ЧерноеКопье написал(а):Интересно, тоесть вы считаете что ваша жизнь реальна?
Да, я считаю, что и моя, и Ваша и вообще любая жизнь реальна. Настолько же реальна, как реален этот наш мир и другие тоже.
И что жизнь - это все, что у нас есть. И своя, и других. И что это очень удивительная и хорошая штука - жизнь.
DonPedro написал(а):Здесь на форуме никто про себя не рассказывает.
Еще раз перечитал и подумал, что можно и не ждать чужих рассказов. В конце концов и потом рассказать могут.
В общем, не спрашивайте как все это делалось, то есть каким образом я там оказался - это и не важно. Главное, что оказался.
И думал даже потом, а стоит ли придавать этому вообще такое уж особое значение.
Пока Кастанеду не прочел и не утвердился в убеждении, что это не мой единичный субъективный опыт, а опыт объективный. Т.е. любой, кто там окажется столкнется с тем же самым.
Независимо от культурной среды, возраста (мне тогда 18 было), вероисповедания (православным был) и всех тех особых черт, которые на первый взгляд делают каждого как бы единственными и неповторимым.
***********
Не было ни сильных ветров, ни двери, о которых Дон Хуан говорил в Отдельной Реальности. Двери, той, через которую по Дону Хуану беспрепятственно проходят только мертвые.
Мне кажется дверь - это что-то типа образа. А может быть и не образа. Не знаю и ничего не могу на это сказать.
Я стоял на месте, а передо мной вдруг находился некто - именно вдруг находился, потому что он не появлялся, а и так был там.
Он был около метра ростом. По пропорциям - прямоугольное надгробье с, как мне показалось, слегка скругленными верхними углами.
И он совсем не двигался - словно в землю вросший был.
Едва я его увидел - он убил меня одним махом, но без всяких движений и взмахов. Как если бы что-то ухнуло, хотя ничего не ухало, словно как бы на одном духу.
И я разом в одно мгновение стал мертвым.
Я был мертв, но сознавал. Мне казалось, что я не дышал, то есть у меня не было дыхания. Не было и мыслей. Вообще ничего, даже памяти не было.
И не осталось ни одного слова. Только в этот момент я осознал, что всю мою жизнь, даже во сне, во мне тарахтели словечки-разговорчики. Постоянная болтовня. Мое открытые можно было сравнить с тем, что я всю мою жизнь, даже во сне, протрындел с кем-то, или сам с собой внутри себя.
Теперь я был совершенно мертв и лишь воспринимал. Задним числом, потом я думал, что убийство меня возможно было символическим и показался мне убийством только потому, что мой внутренний трындёж разом оборвался. Но тогда я точно знал, что именно так, как я сейчас (то есть тогда), чувствуют себя только что умершие.
Встретившийся мне, едва убив меня, принялся рассказывать. Это было действительно очень похоже на слова, никаких картинок или образов. Все знание приходило как бы по-очереди, смысл за смыслом.
И еще я точно знал, что он рассказывает мне все, что знает сам.
И еще осталось ощущение, что он рассказывал тяжелым низким басом, хоть я его и не слышал в буквальном смысле.
Я теперь не стоял уже, а лежал. Я сразу оказался лежащим, когда он меня убил.
Я лежал и внимал без единой собственной мысли, а он стоял надо мной как надгробный памятник и рассказывал.
Его рассказ заворожил меня мгновенно, я был потрясен до самых основ.
Он рассказывал всё - откуда мы пришли и куда мы идем, что и почему с нами случается при рождении и почему мы пребываем в столь безнадежном состоянии.
Я запомнил большей частью не столько его "слова", сколько мою реакцию на них и сами темы, о которых он говорил.
То есть когда он говорил о возможностях, которые нам даны - я запомнил как сокрушалось сердце - как же так, что все мы без исключения, даже врожденно больные и убогие, являемся совершенно невероятными существами, способными на столь многое, что и в собственной фантазии не снилось.
А когда он говорил о причине нашей бестолковости - меня потрясал тот факт, что мы бесконечно одаренные и бесконечно бестолковые одновременно.
А когда он говорил о каких-то других живых существах и о наших с ними отличиях - у меня осталось чувство, что многие стремились бы обладать нашими способностями, но немногие согласились бы оказаться в нашей шкуре в силу нашей беспомощности в обладании собственными способностями.
У меня осталось воспоминание, что мы подобны огромным амбарам, полным сокровищ. Чего только в нас нет - просто горы драгоценностей.
Но амбары наши стоят с открытыми воротами, без замков и охраны. И никому, то есть нам же самим нет до них никакого дела. Мы даже не знаем, что эти сокровища вообще в нас есть.
Я помнил свое потрясение, когда узнал, что нас постоянно обворовывают. Как если бы крысы таскали драгоценное зерно, которое хранилось в наших амбарах.
Я если бы мог - выл бы во весь голос от чего-то еще, которое я совсем не помню. Мне потом стало даже казаться, что это мой разум встал на мою защиту чтобы меня не убила эта правда, настолько чудовищной она была. По-поводу этого у меня потом, правда появилась одна спасительная мысль (потом, а не тогда, когда я внимал) и я стал потом уже эту мысль думать и ею себя успокаивать.
Он говорил, что никто из нас ни одного мгновения своей жизни не жил как нам предопределено. Подразумевалась та Правильная Жизнь, о которой он мне тоже рассказывал.
И что даже самое ограниченное существо на свете не похоже на нас в этом смысле.
Еще он научил меня замолкать по собственному желанию, как это он сделал со мной, лишив меня слов и мыслей.
Это оказалось не сложнее, чем выключить свет посредством выключателя. Делалось на раз.
И я без слов поразился, как это я сам за все мое время жизни раньше ни разу не догадался о таком простом приеме.
У меня было чувство, что немало из того, чему он меня учил, я знал и без него, знал всю мою жизнь, но почему-то никогда не вспоминал про это такое очевидное и ясное знание.
И я без всяких мыслей радовался сердцем, что уж теперь-то уж точно не забуду снова. Ничего и никогда.
Там было столько всего рассказанного..
И я не знаю сколько я там провел по тому времени. Было ощущение, что чуть ли не целую жизнь.
**********
По возвращению во мне немедленно включилась тарахтелка. Я даже вздрогнул от неожиданности. Я сразу понял, что это я опять начал думать. То есть это моя тарахтелка так громко поняла, что начала думать.
И я помню мою первую громкую мысль, которую начал думать.
Я думал, что все только что узнанное мной, известно любому прохожему на улице, потому что оно настолько очевидно, что только полный кретин мог не догадаться об этом сам.
И что нужно только подойти к любому прохожему (он даже немедленно предстал в моем воображении - в сером драповом пальто и заячьей шапке-ушанке) и заговорить об этом.
Я даже представил себе:
Стоит этот самый прохожий в сером пальто и заячьей шапке-ушанке. И я подхожу к нем и говорю:
- Слушай, скажи, а зачем мы тут все комедию ломаем? Зачем мы все этой нашей ерундой занимаемся?! Мы же знаем, что столько времени угробили, а жить еще и не начинали.
А он усмехается и пожимает плечами:
- Ну да, знаем, конечно. Я и сам не понял, зачем эта комедия. Все играют и я играл. Но можно и не играть. Давай не играть и жить по-новому.
И тут до меня дошло, что никакой прохожий меня не поймет и что он ничего не помнит. И что, кажется, я уже тоже ничего не помню.
И я с подозрением полез в мою память и в ужасе понял, что я действительно уже ничего не помню.
Что место, где я это все знал и понимал оказалось совсем не в моей теперешней голове.
И что я даже не могу вернуть себя в это место, потому что забыл тот совершенно сам собою разумеющийся способ, как выключать мою тарахтелку.
И мне захотелось орать, срывая голос, о том, какие же мы все безнадежные идиоты, и какая чудовищная правда скрыта от нас во время нашей жизни, и что мы с собой такие ужасные вещи добровольно делаем, и что нас ждет. И какая это страшная вещь - забыть! И какой же я дурак - ведь знал только что всю праду и тоже ее забыл.
Очень поддержало меня тогда, что я был не один, а с моим лучшим другом. Он меня тогда долго слушал, а потом долго молчал.
И я тоже сидел с ним рядом и молчал. Но уже не так, внутренне, как тогда, пока я был мертвым, а мне рассказывали.
