НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

Страница: « 1 2

Сообщений 21 страница 28 из 28

Поделиться2120.03.22 09:42

Автор: Navigator
Постоянные
Зарегистрирован: 12.06.21
Сообщений: 446
Уважение: +91
Позитив: +140
Последний визит:
Сегодня 04:05

ЭРМОСИЛЬО

площадь bicentenario

площадь zaragoza

Подпись автора: Master

Поделиться2225.03.22 07:57

Автор: Navigator
Постоянные
Зарегистрирован: 12.06.21
Сообщений: 446
Уважение: +91
Позитив: +140
Последний визит:
Сегодня 04:05

ЯСНЫЙ ВЗГЛЯД (ВИДЕНИЕ)

Впервые в жизни я оказался в полном затруднении относительно того, как вести себя в мире. Мир вокруг меня не изменился.
Определенно это происходило из-за недостатка во мне. Личное влияние Дона Хуана на меня и моя глубокая вовлеченность
во все виды деятельности, вытекающие из его практик, сказывались на мне, вызывая серьезную неспособность иметь дело
с моими приятелями (близкими). Я исследовал свою проблему и пришел к выводу, что моим недостатком было моё стремление
оценивать всех, используя дона Хуана в качестве эталона.
Дон Хуан был по моей оценке тем, кто проживал свою жизнь профессионально во всех аспектах этого термина. Каждый его
поступок, неважно, какой бы незначительный, учитывался. Я, с другой стороны, был окружен людьми, которые полагали,
что они бессмертные существа; людьми, которые противоречили себе на каждом шагу. Они никогда не могли отчитаться
за свои действия.
Это было нечестной игрой. Карты складывались против людей, с которыми я встречался. Я привык к непреложному (неизменному)
действию (поведению) дона Хуана, к его полному отсутствию чувства собственной важности, и к неизмеримому масштабу
его интеллекта.
Очень немногие из тех, кого я знал, ещё сознавали, что есть другая модель поведения, которая развивает такие качества.
Большинство из них знали лишь поведенческий шаблон саморефлексии, который делает людей слабыми и извращенными.
Вследствие этого наступили очень трудные времена в моих университетских занятиях. Я стал терять к ним интерес. Я отчаянно
пытался найти обоснование, которое оправдало бы моё академическое поприще. Единственное, что пришло мне на помощь
и дало связь с университетом, пусть и непрочную, была рекомендация дона Хуана, сделанная им однажды, что
воин-путешественник должен иметь роман со знанием, в какой бы форме знание ни было представлено.
Дон Хуан определил понятие (принцип) воина-путешественника, сказав, что оно относится к магам-видящим,
которые путешествуют в темном море осознания (сознания), как воины полной свободы. Он добавил, что все человечество
путешественники темного моря осознания, независимо от того, осознают они это или нет, и что эту Землю можно рассматривать
как станцию-остановку в их путешествии. И по внешним причинам, которые дон Хуан в то время не собирался раскрывать,
большая часть путешественников прервала своё путешествие. Он сказал, что человечество попало в своего рода водоворот;
поток, который ходит кругами, создавая у них впечатление движения, в то время как они, в сущности, неподвижны.
Он утверждал, что маги были единственными противниками, какой-либо силы, которая удерживала людей пленниками, и что
посредством своей дисциплины маги вырвали свободу из её хватки и продолжили своё путешествие осознания.

Что ускорило окончательный сумбурный переворот (сдвиг) в моей университетской жизни, так это моя неспособность
сосредоточить интерес на темах антропологической задачи, которые не значили для меня ничего, не из-за отсутствия
привлекательности, а потому что они были в основном вопросами (предметами), где нужно было манипулировать словами
и понятиями, как в юридическом документе, чтобы получить заданный результат, который создал бы прецеденты.
Аргументировалось это тем, что человеческое знание построено в такой манере (форме), и что усилия каждого индивида
были строительным блоком в построении системы знаний.
Примером мне ставилась правовая система, по которой мы живем, и которая имеет для нас неоценимое значение. Однако
мои романтические представления в то время мешали мне воспринимать себя как "адвоката в антропологии".
Я приобрел, запер, запас и в бочку, концепцию, что антропология должна быть матрицей всех человеческих устремлений,
или мерой человека.
Дон Хуан, превосходный прагматик, истинный воин-путешественник неизвестного, сказал, что я наполнен дуростью.
Он сказал, что не имеет значения, что антропологические темы, предлагаемые мне, являлись маневрами слов и понятий,
что было важно, так это упражнение в дисциплине.
— Нет никакой разницы, — сказал он мне однажды, - насколько ты хороший читатель и сколько замечательных книг
ты можешь прочесть. Важно то, что у тебя есть дисциплина, чтобы читать то, чего тебе читать не хочется. Основная трудность
упражнения (тренировки) магической школы заключается в том, от чего ты отказываешься, а не в том, что ты принимаешь.

Я решил немного отдохнуть от учебы и пошел работать в художественный отдел компании, которая изготавливала
(переводные) наклейки (этикетки). Работа задействовала мои усилия и мышление в полнейшей мере. Вызов состоял в том,
чтобы выполнять поставленные передо мной задачи как можно лучше и быстрее. Установка виниловых листов с картинками
для обрабатки через трафаретную печать в наклейки была стандартной процедурой, которая не допускала никаких
нововведений, а эффективность рабочего измерялась точностью и скоростью. Я стал трудоголиком и был чрезвычайно
доволен собой.
Мы с директором художественного отдела быстро подружились. Он практически взял меня под свое крыло. Звали его Эрнест Липтон.
Я восхищался им и очень уважал его. Он был прекрасным художником и великолепным мастером своего дела. Его недостатком
была мягкость, невероятная учтивость (вежливость) к другим, граничившая с покорностью.
Например, однажды мы выезжали с парковки ресторана, где обедали. Очень вежливо (учтиво) он ждал, пока другая машина
выедет с места парковки перед ним. Водитель, очевидно, нас не увидел и начал сдавать назад на значительной скорости.
Эрнест Липтон мог запросто посигналить, чтобы привлечь внимание водителя следить, куда он едет. Вместо этого он сидел,
ухмыляясь, как идиот, когда парень врезался в его машину. Затем он повернулся и извинился передо мной.
— Вот здорово, я мог бы просигналить, - сказал он, - но это так чертовски громко, что меня это смущает.
Парень, который врезался в машину Эрнеста, был в ярости и его пришлось успокаивать.
— Не волнуйтесь, — сказал Эрнест, — ваша машина не пострадала. Кроме того, вы только разбили мои фары; я все равно
собирался их заменить.
В другой день в том же ресторане несколько японцев, клиентов компании наклеек и гостей Эрнеста Липтона, оживленно
беседовали с нами, задавая вопросы. Официант принес еду и убрал со стола несколько тарелок с салатом, освобождая место,
насколько это было возможно на узком столе, для огромных горячих тарелок с основным блюдом. Одному из клиентов-японцев
понадобилось больше места. Он толкнул свою тарелку вперед. Толчок задал тарелке Эрнеста движение, и она начала
скользить со стола. И снова Эрнест мог бы предостеречь человека, но не сделал этого. Он сидел, улыбаясь, пока тарелка
не упала ему на колени.
В другой раз я пришел к нему домой, чтобы помочь ему установить несколько стропил над внутренним двориком, по которым
он собирался пустить виноградную лозу, чтобы она давала полутень и плодоносила. Мы соорудили стропила в огромную раму,
а затем подняли одну сторону и прикрепили её болтами к некоторым балкам. Эрнест был высоким и очень сильным мужчиной
и, используя длину (кусок, отрез) два на четыре как подъёмное приспособление, он поднял другой конец, чтобы я вставил
болты в отверстия, которые уже были просверлены в опорных балках. Но не успел я вставить болты, как раздался настойчивый
стук в дверь, и Эрнест попросил меня посмотреть, кто это, пока он удерживал стропила.
В дверях стояла его жена с продуктовыми пакетами. Она завела со мной длительный разговор, и я позабыл об Эрнесте. Я даже
помог ей складывать продукты. Посреди раскладки пучков сельдерея, я вспомнил, что мой друг всё ещё держит раму, и, зная его,
я понял, что он будет всё ещё на месте (работе), ожидая от всех прочих такой же учтивости, какой обладал он сам.
Я отчаянно бросился на задний двор, а он уже лежал на земле. Он рухнул от усталости, удерживая тяжелую деревянную раму.
Выглядел он как тряпичная кукла. Нам пришлось позвать его друзей, чтобы они помогли нам и подняли стропила - он больше не мог
этим заниматься. Ему пришлось прилечь. Он был уверен, что у него грыжа.
Классическая история произошла с Эрнестом Липтоном, когда однажды он отправился в поход на выходные в горы Сан-Бернардино
с друзьями. Они разбили лагерь в горах на ночевку.
Пока все спали, Эрнест Липтон пошёл в кусты и, будучи весьма учтивым человеком, отошел на некоторое расстояние от лагеря,
чтобы никого не побеспокоить. Он поскользнулся в темноте и покатился вниз по горному склону. Впоследствии он сказал друзьям,
что знал наверняка, что падал к своей гибели, на дно долины.
Ему повезло, что он ухватился кончиками пальцев за выступ. Он держался за него часами, ища в темноте ногами, хоть какую-то опору,
потому что руки вот-вот должны были сорваться - он собирался держаться до самой смерти. Вытянув ноги как можно шире,
он нашел в скале небольшие выступы, которые помогли ему удержаться. Он оставался приклеенным к скале, подобно наклейкам,
которые он делал, пока не стало достаточно светло, чтобы он сообразил, что находится всего в футе от земли.
- Эрнест, но ты же мог позвать на помощь! — сетовали его друзья.
— Вот здорово, я не думал, что от этого будет толк, — ответил он. — Кто мог услышать меня? Я думал, что скатился в долину,
по меньшей мере, на милю. Кроме того, все спали.
Окончательный удар пришел, когда Эрнест Липтон, который ежедневно по два часа ездил взад-вперед из дома в магазин,
решил купить экономичный автомобиль "Фольксваген-жук" и начал измерять, сколько миль он проедет на галлоне бензина. Я был
крайне удивлен, когда однажды утром он объявил, что достиг 125 миль на галлоне. Будучи очень аккуратным человеком,
он уточнил своё заявление,
сказав, что в основном он ездил не в городе, а по автостраде, хотя в час пик движения ему приходилось довольно часто сбавлять
скорость и ускоряться. Неделю спустя он сказал, что достиг отметки в 250 миль на галлоне.
Это удивительное событие нарастало, пока он не достиг невероятной цифры: 645 миль на галлоне. Друзья посоветовали ему
внести эту цифру в журнал событий (протоколы) фирмы «Фольксваген». Эрнест Липтон был страшно доволен и торжествовал,
говоря, что не будет знать, что ему делать, если он достигнет отметки в тысячу миль. Друзья отвечали, что он должен
объявить (заявить) чудо.
Эта экстраординарная ситуация продолжалась до тех пор, пока однажды утром он не поймал одного из своих друзей, который
в течение нескольких месяцев разыгрывал с ним самый старый прикол в книге, добавляя бензин в его бак. Каждое утро
он добавлял три или четыре стакана, так что бензомер Эрнеста никогда не был на нуле.
Эрнест Липтон был почти рассержен. Его самый строгий комментарий был: «Вот здорово! Это должно быть смешно?»
Я знал уже несколько недель, что его друзья разыгрывают с ним эту шутку, но не мог вмешаться. Я чувствовал, что это
не моё дело. Люди, которые прикалывались над Эрнестом Липтоном, были его старыми друзьями. Я был новичком. Когда
я увидел его разочарованный взгляд и обиду, и его неспособность рассердиться, я почувствовал волну чувства вины
и беспокойства. Я вновь столкнулся со своим старым врагом. Я презирал Эрнеста Липтона и в то же время, он мне
очень нравился. Он был беспомощен.
Истинная правда заключалась в том, что Эрнест Липтон был похож на моего отца. Его толстые очки и редеющие волосы (залысины),
а также щетина седеющей бороды, которую он никогда не мог полностью сбрить, напоминали черты моего отца. У него был
такой же прямой, заостренный нос и такой же острый подбородок. Однако, видя неспособность Эрнеста Липтона разозлиться
и дать шутникам по носу, было тем, что действительно закрепило для меня его сходство с моим отцом и вытолкнуло
за порог безопасности.
Я вспомнил, как отец безумно влюбился в сестру своего лучшего друга. Однажды я увидел её в курортном городке,
она держалась за руку с молодым человеком. Мать была с ней в качестве сопровождающей. Девушка казалась такой счастливой.
Молодые люди смотрели друг на друга с восхищением. Насколько я мог видеть, это была молодая любовь в лучшем её проявлении.
Увидевшись с отцом, я рассказал ему, смакуя каждое мгновение своего повествования, со всем злорадством десятилетнего,
что у его подружки есть настоящий любовник. Он был ошеломлён. Он мне не поверил.
— А ты сказал хоть что-нибудь девушке? — дерзко спросил я. — Знает ли она, что ты в неё влюблен? — Не будь глупцом,
ты мелкий мерзавец! — рявкнул он на меня. — Мне не требуется говорить ни одной женщине никакой подобной гадости!
Он смотрел на меня недовольно как испорченный ребенок, его губы дрожали от гнева.
— Она моя! Она должна знать, что она моя женщина, и мне не нужно ничего ей говорить! Он заявил всё это с убежденностью ребенка,
который всё имел по жизни и давалось ему это без всякой борьбы.
На пике своей формы я произнес кульминационную фразу.
— Ну, - сказал я, - я думаю, она ожидала, что кто-то скажет ей это, и кто-то просто опередил тебя.
Я приготовился отскочить от него и убежать, так как думал, что он отхлещет меня со всей яростью, но вместо этого он съежился
(рухнул вниз) и начал плакать. Неудержимо всхлипывая, он спросил, что раз уж я на все способен, не буду ли я, пожалуйста,
шпионить за девушкой для него и рассказывать ему, что происходит?
Я невыразимо презирал отца, и в то же время любил его с бесподобной грустью. Я проклинал себя за то, что навлек на него этот позор.

Отредактировано buscador (25.03.22 07:59)

Подпись автора: Master

Поделиться2325.03.22 08:22

Автор: Navigator
Постоянные
Зарегистрирован: 12.06.21
Сообщений: 446
Уважение: +91
Позитив: +140
Последний визит:
Сегодня 04:05

окончание главы:

Эрнест Липтон так сильно напоминал мне отца, что я уволился с работы, заявив, что должен
вернуться в учебное заведение. Я не хотел увеличивать бремя, которое уже нёс на своих плечах.
Я так и не простил себя за то, что причинил отцу такие мучения, и никогда не простил ему
такой трусости (малодушия).
Я вернулся в университет и приступил к гигантской задаче восстановления своих занятий антропологией.
Что очень затрудняло это восстановление, так это тот факт, что если и был кто-то, с кем я мог бы
работать с легкостью и удовольствием из-за его замечательной контактности (умения ладить),
его смелого любопытства и его готовности расширять своё знание без волнения или отстаивания
несостоятельных моментов, то это был кто-то вне моего отдела - археолог. Именно, благодаря его влиянию
я заинтересовался полевой работой в первую очередь. Возможно, из-за того факта, что он
действительно отпровлялся в поле, буквально выкапывать сведения, его практичность была для меня
оазисом трезвости. Он был единственным, кто поощрял меня идти вперед и делать полевые работы,
потому что мне нечего было терять.
— Утрать всё, и ты всё приобретёшь, - сказал он мне однажды, самый здравый совет, который я когда-либо
получал в университетских кругах. Если бы я последовал совету дона Хуана и работал над исправлением
своей одержимости (навязчивасти) саморефлексией, мне по настоящему нечего было бы терять и мог бы
получить всё. Но такой возможности не было в картах для меня в то время.
Когда я рассказал дону Хуану о трудностях, с которыми столкнулся в поиске профессора для работы,
я подумал, что его реакция на это была злобной. Он назвал меня мелочным пердуном, а то и хуже. Он
сказал мне то, что я уже знал: что, если бы я не был таким взвинченным (натянутым), я смог бы успешно
работать с кем угодно в университетской среде или в бизнесе.
— «Воины-путешественники» не жалуются, — продолжал дон Хуан. — Они принимают всё, что даёт им
бесконечность как вызов (испытание). Вызов есть вызов. Он безличен. Его нельзя принимать как проклятие
или благословение. Воин-путешественник либо выигрывает вызов, либо вызов уничтожает его.
Гораздо увлекательнее побеждать, так что побеждай!
Я ответил, что ему, или кому-то ещё, легко так говорить, но выполнить это — другое дело, что мои
злоключения неразрешимы, потому что они происходили от неспособности моих товарищей
быть последовательными (непротиворечивыми).
— Это не люди вокруг тебя виноваты, — сказал он. — Они не могут помочь сами себе. Это твой недостаток
(промах), потому что ты можешь помочь себе, но склонен судить их на глубоком уровне безмолвия.
Любой идиот может судить. Если ты судишь их, то получишь от них только худшее. Все мы, люди
являемся пленниками, и именно эта тюрьма заставляет нас поступать столь жалким образом.
Твой вызов - принимать людей такими, какие они есть! Оставь людей в покое.
— Ты абсолютно не прав на этот раз, дон Хуан, — сказал я. — Поверь, мне совершенно не интересно
судить их, или каким-либо образом спутываться с ними.
— Ты понимаешь, о чём я говорю, — упрямо настаивал он. — Если ты не осознаешь своё желание
судить их, — продолжал он, — то ты ещё в худшей форме, чем я думал. Это изъян (дефект)
воинов-путешественников, когда они начинают возобновлять свои путешествия. Они становятся дерзкими,
отбиваются от рук.
Я признался дону Хуану, что мои жалобы (недовольства) были до крайности мелкими. Это я отлично знал.
Я сказал ему, что столкнулся с повседневными событиями, с событиями, которые имели мерзкое свойство
истощать всю мою решительность, и что я постеснялся рассказывать случаи, которые сильно тяготили мой разум.
— Давай, — призвал он меня. — Выкладывай! Не держи от меня никаких секретов. Я - пустая труба.
Что бы ты ни сказал мне, всё спроецируется в бесконечность.
— Все, что у меня есть, это ничтожные жалобы, — сказал я. — Я точно такой же, как все люди, которых
я знаю. Невозможно поговорить ни с одним из них, не услышав явной или скрытой жалобы.
Я рассказал дону Хуану, как даже в самых простых диалогах мои друзья умудрялись ябедничать
в бесконечных жалобах, как, например, в диалоге, подобном этому:
— Как дела, Джим?
— О, хорошо, хорошо, Кэл. Следовало долгое молчание.
Я был бы вынужден спросить:
— Что, Джим, что-нибудь не так?
— Да нет! Все замечательно. У меня небольшая проблема с Мэлом, но ты же знаешь Мэла, какой он
эгоистичный и паршивый. Но ведь друзей следует принимать такими, какие они есть, верно? Он, мог бы,
конечно, быть чуть более внимательным (вежливым, почтительным). Но какого черта. Он — это он и есть.
Он всегда перекладывает бремя на тебя – прими меня или оставь меня. Он делает это с тех пор,
как нам исполнилось двенадцать, так что это действительно моя вина. Какого черта я должен его терпеть?
— Да, Джим, ты прав, ты же знаешь, Мэл очень трудный (жесткий), да.
— Да!
— Ну что, если говорить о паршивых людях, Кэл, то ты ничем не лучше Мэла. На тебя никогда нельзя
рассчитывать. И так далее…
Другой классический диалог звучал так:
— Как поживаешь, Алекс? Как твоя семейная жизнь?
— О, просто замечательно. Впервые я ем вовремя, домашнюю пищу, но я толстею. Мне нечем заняться,
кроме как смотреть телевизор. Раньше я встречался с вами ребята, но теперь не могу. Тереза мне
не позволяет. Конечно, я мог бы сказать ей, чтобы она шла и мастурбировала, но я не хочу обижать её.
Я чувствую себя довольным, но тоскливо (дрянно).
А Алекс был самым несчастливым (горемычным) парнем до того, как женился. Он был из тех,
чья типичная шутка была в том, чтобы каждый раз говорить друзьям, когда мы сталкивались с ним:
«Эй, иди ко мне в машину, я хочу представить тебя своей сучке». Он наслаждался, розовея
от наших сокрушенных ожиданий, когда мы видели, что у него в машине была самка собаки.
Он представлял свою «сучку» всем друзьям.
Мы были потрясены, когда он на самом деле женился на Терезе - бегунье на длинные дистанции.
Они познакомились на марафоне, когда Алекс упал в обморок. Они были в горах, и Тереза должна была
реанимировать (оживить) его любыми средствами. Поэтому она помочилась ему на лицо. После этого,
Алекс стал её пленником. Она пометила свою территорию. Его друзья любили говорить «пленник её мочи».
Они считали, что она была настоящей сучкой, превратившей странного Алекса в жирного пса.
Мы с доном Хуаном немного посмеялись. Затем он посмотрел на меня с серьезным выражением.
— Это взлеты и падения повседневной жизни, - сказал дон Хуан. - Ты выигрываешь и проигрываешь,
и не знаешь, когда выигрываешь, а когда проигрываешь. Это цена, которую человек платит за жизнь
под правлением саморефлексии. Мне нечего сказать тебе, и ты ничего не можешь сказать себе. Я мог бы
посоветовать тебе не чувствовать себя виноватым оттого, что ты задница, а стремиться покончить с господством
(доминированием) саморефлексии. Возвращайся в университет. Не бросай пока.
Мой интерес оставаться в университетской среде значительно ослабевал. Я стал жить на автопилоте.
Мне было тяжело, я чувствовал себя подавленным. Однако я заметил, что мой ум не был вовлечен.
Я ничего не рассчитывал, не ставил перед собой никаких целей или ожиданий (надежд) любого сорта.
Мои мысли не были навязчивыми, чего нельзя было сказать о чувствах (эмоциях). Я попытался концептуализировать
(осмыслить) эту дихотомию между спокойным умом и бурными чувствами.
Именно в таком состоянии бездумности и обуреваемый чувствами я шел однажды из Хэйнс-холла, где находился
факультет антропологии, направляясь в кафетерий на обед. Внезапно меня охватила странная дрожь (тремор).
Я подумал, что сейчас упаду в обморок и присел на кирпичные ступеньки. Я увидел перед глазами желтые пятна.
У меня было ощущение, будто я вращаюсь (кручусь). Я был уверен, что меня сейчас стошнит. Моё зрение стало
размытым и, в конце концов, я ничего не мог видеть. Мой телесный дискомфорт был настолько полным
и интенсивным, что не оставлял места ни единой мысли.
У меня были только телесные ощущения страха и тревожности, смешанные с эйфорией, и странное предчувствие,
что я на пороге грандиозного события. Это были ощущения без эквивалента мысли (мышления). В данный момент
я уже больше не знал, сижу я или стою. Меня окружила самая непроглядная тьма, какую только можно себе
представить и затем я увидел энергию, как она текла во Вселенной.
Я увидел череду светящихся (сверкающих) сфер, идущих навстречу мне или от меня. Я наблюдал их по одному
за раз, как дон Хуан всегда рассказывал мне об их видении. Я знал, что они были разными людьми,
из-за их различий в размере.
Я изучил (всмотрелся) детали их строения. Их светимость и округлость (сферичность) были созданы из волокон,
которые, казалось, были склеены друг с другом (вместе, воедино). Это были тонкие или толстые волокна.
Каждая из этих светящихся фигур имела густой, мохнатый (косматый) покров. Они были похожи на каких-то странных,
светящихся, пушистых (мохнатых) животных или на огромных круглых насекомых, покрытых светящейся шерстью.
Самым шокирующим для меня было осознание (постижение) того, что я видел этих «мохнатых насекомых»
всю свою жизнь.
Каждое событие, в котором дон Хуан заставлял меня специально (намеренно) их видеть, казалось мне в тот момент
как бы обходным путём, который я предпринял с ним. Я помнил каждый случай его помощи, чтобы заставить
меня видеть людей как светящиеся сферы, и все эти случаи были отличны от основной части видения,
к которому я теперь имел доступ.
Я знал тогда, без тени сомнения, что я воспринимал энергию, как она течет во Вселенной всю мою жизнь,
самостоятельно, без чьей-либо помощи. Такое осознание ошеломило меня. Я почувствовал себя бесконечно
уязвимым, бренным (преходящим). Мне требовалось найти укрытие, спрятаться где-нибудь.
Это было точно как во сне, который большинство из нас, кажется, видят в тот или иной момент, в котором мы
оказываемся голыми и не знаем, что делать. Я чувствовал себя не просто голым; я чувствовал себя незащищенным,
слабым (хрупким, немощным), и я страшился возвращения к своему нормальному состоянию. Неясным образом
я ощутил, что лежу. Я приготовился к возвращению в нормалное состояние. Мне представилась мысль, что я
обнаружу себя лежащим на кирпичной дорожке, конвульсивно дергаясь, окруженный целым кругом зрителей.
Ощущение, что я лежу, становилось всё более и более отчетливым. Я почувствовал, что могу двигать глазами.
Сквозь закрытые веки я мог видеть свет, но боялся открыть их. Странным было то, что я не слышал никого
из тех людей, которые, как представлял, были вокруг меня. Я не слышал вообще никакого шума. Наконец,
я решился открыть глаза. Я лежал на кровати, в своей служебной квартире на углу бульваров Вилшир и Вэствуд.
Очутившись в своей постели, я совсем впал в истерику. Но по какой-то непонятной мне причине, почти сразу
успокоился. Истерика сменилась телесным (физическим) безразличием или состоянием телесного удовлетворения,
что-то вроде того, что чувствуешь после хорошей трапезы.
Однако я не мог успокоить свой ум. Для меня это было самой шокирующей вообразимой вещью осознать, что
я воспринимал энергию непосредственно (напрямую) всю свою жизнь. Как вообще могло быть возможно,
что я не знал? Что препятствовало мне получить доступ к этой грани моего существа? Дон Хуан говорил, что каждый
человек имеет потенциал (способность) видеть энергию прямо. Чего он не сказал, так это то, что
каждый человек уже видит энергию непосредственно, но не знает об этом.
Я задал этот вопрос своему другу психотерапевту. Он не смог пролить свет на моё затруднение. Он полагал, что моя
реакция была результатом утомления и перевозбуждения. Он выписал мне валиум и велел отдыхать.
Я не смел никому упоминать, что проснулся в своей кровати, не способный объяснить, как я туда попал.
Поэтому моя спешка повидать дона Хуана была более чем оправдана. Я как мог быстрее вылетел в Мехико,
взял напрокат машину и поехал к нему.
— Ты делал всё это раньше! - сказал дон Хуан, смеясь, когда я рассказал ему о своём непостижимом опыте.
— Есть только две новые вещи. Во-первых, теперь ты воспринимал энергию полностью сам. То, что ты сделал
- остановил мир и тогда ты осознал, что всегда видел энергию, как она течет во Вселенной, как это делает
каждый человек, но, не зная этого, не сознательно (не умышленно). Во-вторых, ты путешествовал из своего
внутреннего безмолвия полностью сам.
Ты знаешь, и мне не нужно тебе говорить, что всё возможно, если кто-то отправляется из внутреннего безмолвия.
На этот раз твой страх и уязвимость позволили тебе оказаться в своей кровати, которая на самом деле не так уж
далеко от университетского городка (кампуса UCLA). Если бы ты не предавался (индулгировал, потакал) своему
удивлению, ты бы осознал, что то, что ты сделал ничего, ничего экстраординарного для воина-путешественника.
Но тема, которая крайне важна - это не знание того, что ты всегда воспринимал энергию прямо, или твоё
путешествие из внутреннего безмолвия, но, скорее, это двойное (двоякое) событие.
— Во-первых, ты испытал то, что маги древней Мексики называли ясным взглядом (ясным видением), или потерей
человеческой формы; время, когда человеческая мелочность (ничтожность) исчезает, как если бы это было
клочком тумана, нависшего (маячевшего) над нами, туман, который медленно уходит и развеивается.
— Но ни при каких обстоятельствах ты не должен считать это достижение как окончание. Мир магов не является
неизменным, как мир повседневной жизни, где тебе говорят, что однажды достигнув цели, ты навсегда остаёшься
победителем. В мире магов достижение определённой цели означает, что ты просто приобрёл самые эффективные
инструменты для продолжения борьбы, которая, кстати, никогда не закончится.
— Вторая часть этого двойного дела заключается в том, что ты столкнулся с самым невыносимым (досадным) вопросом
для человеческих сердец. Ты сам выразил его, когда задавался вопросами: "Как вообще могло быть возможным,
что я не знал, что воспринимал энергию напрямую всю свою жизнь? Что препятствовало мне получить доступ к этой
грани моего существа?"

Отредактировано buscador (06.04.22 06:55)

Подпись автора: Master

Поделиться2431.03.22 09:46

Автор: Navigator
Постоянные
Зарегистрирован: 12.06.21
Сообщений: 446
Уважение: +91
Позитив: +140
Последний визит:
Сегодня 04:05

рисунок Эмилито по его объяснению:

тут можно добавить, что осознание в левосторонней части очень подвижное (текучее) и засвечивает больше эманаций, поэтому принятие чел. облика просто один из способов зафиксировать т.с.
можно (и нужно) и животный, птичий облик принимать к примеру (и толтеки этим владели);
а у кого "повышенная" энергоконфигурация, устройство двойника немного по-другому будет выглядеть, но в остальном принцип действия, что изображён, тот же самый;

Отредактировано buscador (03.04.22 08:06)