Часть V. Постижение Кастанеды (Отрывок из книги "Записки о доне Хуане")
42. Ричард де Милль. Беседы с Йоавимой
43. Ричард де Милль. Портрет аллегориста
“Корреспондент журнала “Тайм” Сандра Бертон провела в беседах с Кастанедой много часов, и он казался ей привлекательным, стремящимся к сотрудничеству и убедительным — но лишь до определенного момента… В продолжение бесед Кастанеда предложил несколько версий своей жизни, которые непрестанно изменялись по мере того, как Бертон представляла ему факты того, что рассказываемое им не выдерживает проверки на реальных данных…”
Я думаю, что когда-нибудь будет написана подробная биография Карлоса Кастанеды. Мне бы хотелось ее прочесть, но не хотелось бы ее писать. Биографу придется провести продолжительное время в Перу, пытаясь добиться отзывчивости от семейства Арана, которое пока что не проявило никаких ее признаков. Ему придется тщательно изучить архивные записи в Лиме и Кахамарке и переговорить со множеством местных жителей, знавших Кастанеду младенцем, ребенком, юношей и мужем. Учитывая обычную латиноамериканскую скрытность в отношении семейных и личных вопросов, неплохой биограф получился бы из перуанца, долгое время знакомого с этой семьей. Однако жизнь показывает, что самих перуанцев Кастанеда не очень-то интересует, так что подобные надежды представляются тщетными.
Другим требованием к созданию удачной биографии являются санкции на ее написание. Не получившие подобных полномочий биографы сталкиваются с самыми разнообразными сложностями. Они не могут получить доступ к некоторым записям и интервью. Их издатели беспокоятся о правовой стороне дела. Результату не хватает тех признаков, которые придают покупателю уверенность в подлинности приобретаемого товара. Чье же согласие будет достаточным в данном случае? Очевидным ответом будет согласие со стороны Кастанеды, но это совершенно неверно.
Полномочия, предоставленные Кастанедой, окажутся еще хуже, чем их полное отсутствие. Как может человек, построивший свою личную и общественную карьеру на искажении подлинных материалов и создании фальшивых записей, кого-нибудь уполномачивать? Разумеется, это невозможно. Кто же еще может дать такое согласие? Его наследники, но надеятся на их активность при его жизни бессмысленно из-за его неистощимой энергичности. К тому времени, как он покинет этой мир и присоединится к Дону Хуану под пятитысячефутовым куполом, доступность перуанских архивов и существование живых свидетелей его жизни станет совершенно сомнительной.
Я расписываю всю это, чтобы объяснить, что эта статья не является биографией Карлоса Кастанеды. Это его портрет. Основная разница заключается в том, что приведенные здесь биографические данные неполны, никем не санкционированы и наверняка во многих случаях неточны. Я могу лишь заверить, что они более достоверны, чем любая версия, представленная самим Кастанедой, тем не менее во многих случаях остаются гипотетическими предположениями. Чтобы оградить вас от скуки во время чтения различных повторений типа “он рассказывает”, “она вспоминает” и “наиболее вероятно, что”, я собираюсь излагать все просто, на уровне заявлений, даже в тех случаях, когда свидетельские показания скудны или их можно по-разному интерпретировать.
Это делается для облегчения чтения, но следует помнить, что многие из этих утверждений могут быть поправлены при дальнейших исслдованиях и появлении более точных данных. Целью этой статьи, как и всех статей в этом сборнике, является представить подлинный образ Кастанеды, хотя иногда я не могу доказать, что какие-то его части действительно подлинны. Я расскажу то, в чем убежден, а вы сами будете решать, прав ли я. Чтобы помочь вам в этом, я продолжу свою практику дословного и насколько возможно полного цитирования, хотя некоторые источники моей информации пожелали остаться анонимными, и я обязан соблюдать эти требования. Поскольку читатели не любят безымянных действующих лиц, иногда я буду использовать псевдонимы. Как и раньше в моих статьях, “Карлос” является героем историй, которые я считаю выдуманными, а “Арана” и “Кастанеда” — людьми, которых я считаю реально существующими.
Некоторые свидетельства относятся к до сей поры неосвещенным подробностям жизни Кастанеды. Является ли это вторжением в личную жизнь? Это можно было бы так расценивать, если бы Кастанеда был замкнутым человеком, каким его часто описывают, но я думаю, что он совершенно не замкнутый человек, поскольку он обнародовал множество фактов своей личной жизни в своих книгах и интервью. Критик или биограф не обязан рассматривать все его противоречивые автобиографические утверждения действительно выдуманными или освобождаемыми от публичного обсуждения.
Полная неуловимость не может стать основой для изложения фактов. Сделав общедоступным то, что, как предполагается, составляет сущность его жизни, Кастанеда уже не может требовать соблюдения тайн своей личной жизни от биографов или критиков. Все могут прочитать, например, как Карлос потерял очень дорогую ему блодинку из-за своей настойчивой привязанности к ней. Несмотря на то, что я сомневаюсь в существовании этой женщины, я вполне могу поверить, что Кастанеда разрушил свои отношения с какой-то реальной женщиной по причине своей ненадежности. Когда я пишу о подобных вещах, я являюсь критиком-эссеистом, откликающимся на автобиографическую инициативу самого Кастанеды. Если он не желает появления подобных откликов, он мог бы сохранить в себе подобные предположительно реальные истории о блондинках и иже с ними.
Всем известно о маленьком мальчике Кастанеды, о том как его забрали — или покинули, в зависимости от варианта изложения, — и как сильно в связи с этим страдал Карлос. Этот маленький мальчик уже стал молодым человеком, и вполне возможно и уместно попытаться прояснить их семейные отношения. “Второе Кольцо Силы” обнаруживает, что у Карлоса был “ребенок женского пола”. В 1975 году Кастанеда представил множеству людей молодую женщину, называя ее своей дочерью. Описание отношений между Кастанедой и этой молодой женщиной поможет выявить некоторые поразительные черты его характера.
Так долго распространяясь обо всем этом, я, пожалуй, выражаю тот дискомфорт, который чувствую, копаясь в чужой личной жизни, какой бы открытой не сделал ее сам обладатель, поскольку эти свидетельства покажут его в менее благоприятном свете, чем его книги. Отсутствие необходимости проникать в подобные предметы является существенным преимуществом ученого-теоретика по сравнению с биографом-практиком. Описывая более достоверную историю жизни Кастанеды, чем та, которую рассказал он сам, я столкнулся со многими фактами и выводами, которые еще не были опубликованы, но я уверен, что разбираться с ними — моя обязанность.
Одна из наиболее интересных историй о нем была рассказана человеком, которого я посчитал ненадежным источником, поэтому я не привожу этот рассказ в статье. Показания, приведенные в этой работе, принадлежат людям, которым я доверяю, хотя никто из них не отличается идеальной точностью, и нет ни одного отчета, который был бы совершенно ясен и полон. Естественно, у меня не было и неисчерпаемого запаса времени на исчерпывающее изучение Кастанеды. Это лишь те подлинные данные о жизни Кастанеды, которые я успел собрать. В соединении с предыдущими 42 статьями этой книги, эта статья связана с тем, каким я его вижу.
Карлос Сезар Сальвадор Арана Кастаньеда родился в день Рождества 1925 года в излированном Андами городке Кахамарка, в котором за четыреста лет до этого солдаты Писарро задушили Короля Инков Атау Гуальпа. Сезар Арана Бурунгарай держал в этом городе ювелирную лавку. Хотя позже Кастанеда объявит кузину Люсию своей родной сестрой, малыш Арана был единственным ребенком в семье, что легко определяется по иллюстрации, на которой он прислонился к своей тетушке в окружении отца и матери. Из соображений внешнего сходства я заключил, что тетя является сестрой его отца.
В возрасте восьми месяцев Карлос произнес свое первое слово: “дьябло” — “дьявол”. Это меня совсем не удивляет — разумеется, это был Карлос, описываемый Кастанедой своей жене Маргарет. Восемь месяцев от роду — довольно ранний срок для подобных слов, так что следует все-таки заключить, что младенец Арана начал говорить несколько позже и произнес нечто достаточно невинное — например, “мама”. Мать Карлоса была “замкнутой, очень красивой и печальной, как декоративное украшение”. Она непрерывно жалуется на то, что у нее нет бриллиантового кольца.
Шестилетний Карлос отчаялся в своих попытках заставить ее говорить о чем-либо еще. В противоположность, мать маленького Араны выглядит не столь сложной личностью. Будучи замужем за владельцем ювелирной лавки, она наверняка могла позволить себе иметь кольцо с бриллиантами, если бы того захотела. Пока малыш Карлос катается на лодке в окрестной речушке, его печальная декоративная мамочка проводит тайные рандеву с каким-то молодым человеком, и таким образом, становится архетипом обманщицы и предательницы и занимает первую позицию в списке неверных женщин Кастанеды. Мать маленького Араны, впрочем, не дает никаких оснований для подобных подозрений.
“Воспоминания о матери для меня мучительны,” — признается Кастанеда, — “но проанализировав их, я понял, что никогда не любил ее. Осознание этого было ошеломляющим.” Можно усомниться в том, что маленький Арана никогда не любил свою мать, но раз Кастанеда утверждает это, пусть даже в псевдо-автобиографии, то наверное, его детские разочарования в матери временами оказывались достаточно сильными. Поэт Мендес из племени Яки обвинил Кастанеду в “продаже собственной матери”, однако за таким предательством, скорее всего, кроется желание наказать ее за ту недостаточную или неудовлетворительную любовь, которую он ощущал как “огромную тягость”.
Образ отца Кастанеды меньше пострадал от искажений, чем портрет его матери. Отец Карлоса — профессор литературы, “не написавший ни строчки”, ученый, “вообще не разговаривавший с теми, кто не читал Платона”. Подобное писание кажется совершенно неуместным по отношению к ювелиру и мастеру золотых часов из отдаленного горного городка, но как оказалось, в свое время Сезар Арана с триумфом прошел экзамены по свободному искусству в Сан-Маркосе, старейшем университете Южной Америки.
Он закончил жизнь ремесленником и владельцем магазина не из-за недостатка интеллектуальных способностей или интереса к умственной деятельности, но оттого, что не выдержал испытания соблазнами богемы и растерял свои научные перспективы в бурной столичной жизни в компании художников и тореадоров в Лиме. Таким образом, он вполне может заслуживать аллегории неудачливого профессора. Что же насчет Платона? Это деталь тоже лишь слегка искажена. Обосновавшись в Кахамарке, Дон Сезар превратился в солидного семьянина, неутомимого шахматиста и верного поклонника Канта и Спинозы. Кабинетный мыслитель, он погряз в бесконечных рассуждениях об окончательном смысле жизни.
Когда он не созерцал бесконечность и не трудился в своей угрюмой лавке, он обсуждал высокие материи со своими друзьями из интеллектуального общества, которые считали его образованным культурным джентльменом, хотя он действительно никогда ничего не написал. “Тайм” говорит, что Кастанеда рассказывает о своих родителях с нежностью, сочувствием и легким презрением. Хотя его постоянно тянуло к отцу, вряд ли шестилетний мальчик мог найти удовольствие от общения с таким величественным и отдаленным человеком. Амбициозный юноша научился глумиться над провалом своего талантливого отца и стремиться к более великим достижениям в огромном мире, простирающимся за пределами Кахамарки. Преуспевающий автор вполне мог оглядываться на неудачи отца с жалостью.
В видении, описанном в “Учении Дона Хуана”, Карлос обнимает отца, изливая признания в любви и извинения, невысказанные в детстве, а затем наблюдает, как тень отца растворяется, оставляя своего сына в печали и раскаянии. Тем не менее, этот краткий приступ сыновьей преданности, оставляющий мало сомнений в том, что Кастанеда все-таки любил своего отца, сменяется тремя годами спустя “жалостью и презрением”, упоминаемыми в “Тайм”. Что же произошло с Сезаром Араной, что вызвало такие изменения в настроении его сына? В 1970 году, между “Учениями Дона Хуана” и “Отделенной реальностью”, Сезар Арана умер.
Хотя Кастанеда никогда официально не рассказывал о его смерти, он немедленно начал наказывать покойного. Отец, которому не удалось стать идеальным родителем, предстал перед публикой, обвиненный в научной незначительности, в обитании в “скучном стерильном мире”, в нерешительности, слабоволии, беспомощности и “непрерывном состоянии внутреннего отчаяния”. В обычном мире именно его сын был беспомощен — раз уж он призывает на помощь тень своего умершего отца — и исполнен отчаянием безвозвратной потери того, кому он никогда не признавался в любви и от которого так и не получил отзывов восхищения и гордости за своего сына. “На земле не было такой силы, которая могла бы заставить его изменить свое мнение”, — написал Кастанеда о своем отце через год после его смерти.
Покинувший отчий дом в 1950 году, эмигрировавший из Перу в 1951 году и отказавшийся от семейного имени, Кастанеда восстал против провинциальности и авторитета отца, демонстрируя свое низкое мнение о нем, однако он не оставил надежд когда-нибудь вернуться известным и возмужавшим, чтобы выразить ему свое уважение и восхищение. Эти мечты скончались вместе с отцом. Несколько авторов отмечали роль Дона Хуана как приемного отца, и между первой и второй книгами Дон Хуан превратился из холодного, угрюмого и зловещего отчима в теплого, игривого и относительно доброжелательного папочку — в такого, каким Кастанеда хотел бы видеть своего родного отца.
Карлос достаточно легко справлялся с игривостью Дона Хуана, но вот его теплота повергала его в затруднения. Когда Дон Хуан проявлял свою нежность, Карлоса это слишком отвлекало: “В его жесте проскользнули такие тепло и доброта, что мне показалось, он пытается восстановить мое доверие к нему. Я чувствовал себя полным идиотом и попытался скрыть свое смущение поисками своей ложки.” Как мог отец оказаться настолько неосмотрительным, чтобы умереть, не восстановив веру в него со стороны своего сына?
Писатель стыдливо раскрывает перед нами случайные признаки отеческой нежности: “Впервые Дон Хуан назвал меня своим маленьким другом. Это застало меня врасплох. Он заметил это и улыбнулся. В его голосе звучало огромное тепло и это заставило меня опечалиться. Я сказал ему, что был легкомысленным и действовал неумело, потому что это свойства моего характера; я сказал, что никогда не пойму его мира. Я был в полном замешательстве. Он приободрил меня и заявил, что я сделал все хорошо и правильно.” В своей сдержанной манере, Сезар Арана отвечал взаимностью на любовь сына.
Представим на мгновение младшего Арану, виновато стоящего перед старшим, который выговаривает ему за то, что он ведет себя совсем не как взрослый мальчик и занимается всякой чепухой, вместо того, чтобы размышлять над шахматной доской или философским трудом, как пристало настоящему джентльмену. Стремящийся убежать, не решающийся прервать отца, он не имеет возможности даже приблизиться к тому, чьей ласки ему хочется. Эта сцена переносится в пустыню Дона Хуана, в которой учитель отчитывает ученика “мягкими, но убийственными словами” за то, что тот прилагает не все свои силы к овладению магией.
Учитель, словно окаменевший, сидит в тени. Очевидно, что он способен сидеть там месте вечно. Пристыженный ученик не знает, что сказать в свое оправдание. Проходят часы. Наконец, ученик внутренне признает превосходство своего учителя, касается руки Дона Хуана и его захлестывают рыдания. Если бы только маленький мальчик мог сделать то же самое!
Теперь представим малыша Арана на одной из редких прогулок вместе с отцом. Дон Сезар идет размашистым шагом, а ребенок носится вокруг него, исследуя красоту окружающей природы. Оглянувшись, он видит, что Дон Сезар приостановился, ожидая его. Подбежав к отцу, он немедленно выслушивает нотацию о том, что нужно либо ходить, как все люди, либо вообще сидеть дома. В первые мгновения его душат слезы. Затем он овладевает собой и пытается поговорить с отцом. Дон Сезар ничего не отвечает, лишь улыбается сверху вниз, — и малыша Арану внезапно переполняет счастье.
“Мы ходили еще около часа,” — пишет Кастанеда, — “а потом направились домой. В какой-то момент я оказался далеко позади и Дону Хуану пришлось дожидаться, пока я его догоню… Он жестко сказал мне, что когда я хожу с ним, я должен наблюдать и перенимать его стиль ходьбы, или вообще не выходить с ним на пешие прогулки. “Я не могу дожидаться тебя, как ребенка.”— недовольно сказал он. Это заявление пристыдило меня и повергло в глубокое смущение. Как могло случиться, что такой старый человек ходит намного быстрее меня? Я считал себя сильным и крепким, и тем не менее ему приходилось ждать, пока я его догоню.”
Карлос последовал инструкциям Дона Хуана о правильном способе ходьбы и обнаружил, что теперь без труда идет в том же темпе. “Я чувствовал себя очень бодрым. Я был счастлив просто вот так бездумно шагать рядом с этим странным старым индейцем. Я попытался заговорить с ним и несколько раз спрашивал, покажет ли он мне растения пейота. Он только поглядывал на меня, но не сказал ни слова.”
Позже в этой аллегории Кастанеда перешел к трагической потере: “Мы оба — существа, собравшиеся умирать.” — мягко произнес Дон Хуан. — “У нас уже не осталось времени на то, чем мы занимались раньше.” Он сжал мою руку; его касание было теплым и дружеским, он словно заверял меня, что беспокоится и заботится обо мне.” Смерть Сезара Араны не означала, что он любил своего сына. Это было большим утешением.
В “Сказках о силе” Дон Хуан кладе руку на плечо Карлоса, который чувствует при этом “непреодолимое желание расплакаться”. Он признается, что боится того, что им придется расстаться навсегда. “Это наше последнее путешествие вместе.” — говорит Дон Хуан. Карлос ощутил, как что-то оборвалось у него внутри. “Есть много способов расставания,” — рассказывает ему Дон Хуан. — “Самый лучший, пожалуй, это сохранить отдельные радостные воспоминания. Например… ту теплоту, которую ты чувствовал, когда катал на плечах своего маленького мальчика…” Или, быть может, то счастье, которое иногда доводилось испытывать маленькому Аране, катаясь на плечах Дона Сезара.
Эти отрывки рассказывают, — как мне представляется, очень правдиво, — о том, с какой тоской Кастанеда вспоминает счастливые мгновения раннего детства. В возрасте шести лет, однако, в нем произошли какие-то изменения, с которыми не мог справиться никто, даже его отец, и которые позже будут описаны им как “отстранение” матери. Когда ему исполнилось восемь лет, он заявил женщине, нянчившей его с младенчества, Марии Каруапоме [ее имя в переводе с языка Кечуа означает “рыжая львица”]: “Я хочу быть знаменитым. Я хочу знать много языков.
Вот почему у меня такая большая голова.” Разумеется, каждый восьмилетний мальчик мечтает о свершениях, которые заставили бы гордиться его отца, но где и как собирался достичь славы малыш Арана? В Соединенных Штатах, рассказывая изысканные сказки о самом себе. Он готовился к этому еще в детстве. Однажды утром он сказал Донье Марии, что в США у него есть три сына. Она посчитала это очень смешным — маленький мальчик из Перу заявляет, что у него трое детей в Соединенных Штатах. У каждого из них было свое имя: одного звали Вилли. Имена остальных сыновей Донья Мария вспомнить не смогла.
Хотя культурная жизнь Кахамарки находилась, в основном, под влиянием Европы, ее оживляли окружающие индейские традиции. Маленький Арана жил в мире колдовства и духов. Курандеро лечили больных с помощью магии; один дом в Калье Дос де Майо был проклят полтергейстом; какого-то человека в одно и то же время видели и на площади, и возле моста. Малыш Арана слушал, как его отец Дон Сезар обсуждает подобные загадочные случаи со своим другом доктором Теофилио Вера, членом суда Кахамарки. Годы спустя будет описан знахарь Дон Висенте, Дон Хуан расскажет об отвратительных духах, преследующих людей в их домах и пугающих их стуками, звоном и грохотом, а Карлоса и Дона Хенаро увидят сразу в двух местах.
Молодой Арана ходил в начальную школу номер 91 и среднюю школу Сан-Рамон в Кахамарке. В 1948 году, когда ему исполнилось 22 года, он переехал в Лиму, завершил там среднее образование и поступил в Белляс Артес, национальную школу изящных искусств Перу. Мать перебралась вслед за ним в 1949 году, и по причине ее болезни отцу пришлось присоединиться к ней. Семья поселилась в трехэтажной квартире в районе Порвенир на окраине Лимы. В 1950 году Сусана Кастаньеда де Арана скончалась. Сын отказался идти на похороны, заперся в своей комнате, три дня ничего не ел, а когда вышел, объявил, что покидает дом. “Тягость” невыносимой любви больной матери была единственным, что удерживало его от этого шага.
Арана снял квартиру вместе с двумя приятелями-студентами. Карлос Релус рассказывает, что он “подстрекал всех к переезду в Бразилию”, где впоследствии Релус стал знаменитостью. Хосе Бракамонте, в настоящее время известный иллюстратор, вспоминает Арану как “отъявленного лгуна и настоящего друга”, остроумного парня, державшегося в стороне от карточных игр, скачек и игры в кости и “просто одержимого” мечтой уехать в Соединенные Штаты. Виктор Делфин, еще один его приятель студенческой поры, рассказал журналисту Сезару Левано:
Он был поразительным лжецом [el tipo mas fabuloso para mentir]. Очень способный, приятный и довольно загадочный. Первоклассный обольститель [un seductor de primera linea]. Я помню, как девушки каждое утро подкарауливали его возле Белляс Артес. Мы называли его “Золотая Улыбка”, потому что один зуб у него был золотой. Мне казалось, что в то время он тратил все свои силы на то, чтобы насмехаться и докучать другим [vagar y fregar la pita]. Иногда он отправлялся на Ля Парада [блошиный рынок в Лиме] с парой сломанных часов, — может, он их из дома таскал? — которые ему удавалось заставить работать всего на пару часов. Он продавал такие часы каким-нибудь мальчишкам, а потом надолго исчезал с рынка.
Хотя Бракамонте называет рисунки Араны странными, застывшими и уродливыми, Алехандро Гонсалес Апу-Римак, один из самых уважаемых преподавателей школы, защищает Арану, утверждая, что “в этом юноше было скрыто нечто грандиозное”. Бракамонте рассказывает:
Он был великим авантюристом и собирался отправиться в США и зарабатывать ставками на пари — хотел разбогатеть. Он постоянно рассказывал совершенно неправдоподобные истории — поразительные, прекрасные сказки. Время от времени он продавал одеяла и пончо, привезенные с гор. Он часто рассказывал о Кахамарке, но было очень странным, что он никогда не упоминал о своей семье. Я только недавно узнал, что у него есть дядя, который живет недалеко от моей студии.
Уже тогда упражнявшийся в секретности, Арана не рассказывал своим соседям и то, что дом его отца расположен всего в нескольких кварталах от их квартиры на улице Хирон Гумбольдт. Несмотря на свои нестандартные шалости, он проявлял склонности к аскетизму, которые сохранятся в его последующей жизни. Во время студенческих ночных попоек и пирушек он был гораздо более воздержан, чем остальные, “участвуя во всеобщей эйфории без помощи выпивки и курева”. Левано воспринял эту скромность как признак страха Араны потерять свои блестящие перспективы в объятиях богемы, как это случилось с его отцом. “Я сам себе отец.” — скажет Кастанеда Сандре Бертон.
Примерно через год после смерти матери Арана исчез. Никто не имел представления, куда он уехал. Через несколько лет несколько писем пришло из Лос-Анджелеса. Написавший своей “родной сестре” Люсие, пропавший расписывал воображаемую военную карьеру и намекал на умственные или физические раны. Одно из писем, тонко посмеивающееся над занимавшего Дона Сезара вечными истинами, состояло из одной единственной строки: “Дорогой папа: что есть Бог?”
В другом письме было сказано: “Я отправляюсь в очень долгое путешествие. Не удивляйся, если больше обо мне никогда не услышишь.” По злой иронии судьбы, в дальний путь отправился его отец, и он него уже никогда не придет никаких известий. Сезар Арана умер, не имея весточек от сына уже несколько лет; он так ничего и не узнал о новом американском писателе по имени Карлос Кастанеда и о бестселлерах, посвященных волшебнику Дону Хуану, который принял на себя бремя родительской заботы о Карлосе, освободив от этой ноши Дона Сезара.
Что происходило в период между иммиграцией Араны в Сан-Франциско в 1951 году и возникновением Карлоса Кастанеды в Лос-Анджелесе в 1955 году, остается полной тайной. Совершенно неизвестно, где он жил и чем занимался. В своих предыдущих работах я уже описывал некоторые предположения о его вероятных видах деятельности. Водитель такси, поставщик спиртного, рабочий фабрики, счетовод в магазине женского платья, игрок фондовой биржи — эти варианты можно немедленно исключить, поскольку о них рассказывал сам Кастанеда.
В “Путешествии Кастанеды” я предположил, что он был санитаром в доме призрения, поскольку в “Отделенной реальности” приводится продолжительный разговор с дряхлым стариком, жившим в доме для престарелых. Его склонность к авантюрам позволяет предполагать, что его вполне можно было часто встретить в покерных залах Гардены, чуть южнее Лос-Анджелеса. Свидетельства о продаже одеял, пончо и сломанных часов указывают на неплохую подготовку к распространению газетных подписок или продаже пылесосов. Маргарет сказала, что он прекрасно готовил и отлично шил. Однако любимая моя гипотеза возникла, когда две женщины независимо друг от друга сообщили, что он превосходно умел стричь самого себя.
Многие парикмахеры умеют это делать, и лишь редкие не-парикмахеры способны подстричь самих себя. Воображаемый иммигрант, работающий в парикмахерской, способен быстро и в совершенстве изучить английский язык и американский стиль жизни, выслушивая длинные рассказы и постигая местные обычаи, — и при этом довольно прилично зарабатывать себе на жизнь. Поиски по записям о трудовой занятости вполне могли бы обнаружить парикмахера по имени Сезар Арана, или Карлос Аранча, или даже Сальвадр Кастанеда, чей портрет, приведенный во второй части этой книги, может быть узнан одним из его коллег-парикмахеров.
В декабре 1955 года дочь испаноязычной швеи, одевавшей Маргарет Руньян, принесла на квартиру Маргарет два новых платья. Она явилась в сопровождении молодого человека, которого Маргарет посчитала очень привлекательным. В свой следующий визит к портнихе Маргарет оставила для него экземпляр “Поиска” Невилла Гаддарда, книги на метафизическую тематику, в которой она пометила свое имя и номер телефона. Через полгода он позвонил ей.
— Со 2 июня 1956 года по 1966 год, когда я уехала из Калифорнии, мы виделись ежедневно. — рассказала мне Маргарет.
— Каждый день? — переспросил я.
— Ну, может и не каждый день, но я не припомню, чтобы мы разлучались на более или менее продолжительный срок.
Конечно, память играет с нами самые странные шутки, но если бы Кастанеда отправлялся вместе с Карлосом в путешествия в пустыню к Дону Хуану, Маргарет наверняка бы обратила внимание на его отсутствие.
— Вы беседовали о мистицизме и метафизике? — спросил я.
— Мы только на эти темы и разговаривали. — ответила Маргарет.
Подразумевается, пожалуй, что говорила в основном она, а он слушал. Кастанеда вскоре заявит, что у него никогда не быко особого интереса к мистике и метафизике. Почему же он практически каждый день в течение десяти лет навещал женщину, чье первое свидание было назначено с помощью метафизического тома, и которая постоянно говорила о подобных вещах? Они любили смотреть фильмы Ингмара Бергмана, а потом обсуждали их.
— Смотрели ли вы “Седьмую печать”? — спросил я.
— Об этом фильме мы говорили больше, чем о любом другом, — ответила Маргарет.
Когда Сэм Кин отметил, что Дон Хуан, как эхо, повторяет идею Платона о том, что философ должен постигать смерть, Кастанеда выиграл схватку, уточнив, что Дон Хуан добавляет “странную деталь”, описывая смерть “как физическое присутствие, которое можно ощутить и увидеть”. В “Седьмой печати” удивительно похожая на Дуайта Эйзенхауэра Смерть играет с главным героем в шахматы.
— А как насчет “Лесной земляники”?”
— Этот фильм нам тоже очень нравился, — сказала Маргарет.
В “Лесной землянике” к старику приходит видение прекрасной и печальной юной матери, встречающейся с незнакомцем среди деревьев горной долины — точная копия неприличного поведения, приписанного без сомнения нравственно безупречной Сусане де Арана.
Я рассказал Маргарет о китайско-корейской пуле, кастрировавшей Карлоса.
— Это преувеличение, — сказала она, — Хотя у него действительно есть большой шрам в нижней части живота.
— Как он возник?
— Карлос сказал, что его подвесили за ноги и пытали. Я уже была сыта всякими его историями, так что даже не поинтересовалась, кто это сделал?
Маргарет не столько влюбилась в Кастанеду, сколько попала под власть его необычности. Его внешность была экзотична, его загадочность интриговала, истории восхищали, стихи завораживали, а рисунки впечатляли. Однажды он преподнес ей прелестную скульптурку, изображавшую беременную женщину. По его настоянию Маргарет поступила в Лос-Анджелес Сити Колледж, где он изучал творческое сочинительство у преподавателя по имени Вернон Кинг, который впоследствии получит экземпляр “Учения Дона Хуана” с дарственной надписью: “Великому учителю… от одного из учеников, Карлоса Кастанеды”.
“Нас связывали стремление и любовь к знаниям,” — пишет Маргарет. — “Наш брак был духовным — и несмотря на развод, мы остаемся духовными супругами.” Этот духовный брак испытал несколько серьезных потрясений. Они поженились в Тихуане 27 января 1960 года — через четыре года знакомства и дружбы. Еще через шесть месяцев Кастанеда покинул дом Маргарет. Это объяснялось тем, что он познакомился с Доном Хуаном и в целях обучения должен проводить с ним целые недели; такой напряженный режим, впрочем, не помешал Кастанеде видеться с Маргарет “ежедневно”. Раздельная жизнь продолжалась 13 лет; в 1973 году Маргарет подала на развод.
Кастанеда уделял много внимания сыну Маргарет и в конце концов настоял на его усыновлении. Перед усыновлением Маргарет на некоторое время переселилась в Западную Вирджинию, чтобы позаботиться о наследственном бизнесе. Кастанеда был чрезвычайно опечален этой разлукой, благодаря чему появились многочисленные истории о потере его маленького мальчика. Хотя Маргарет всегда хватало собственных средств, после своего успеха на литературном поприще Кастанеда вложил деньги в ее телефонную службу и время от времени предоставлял материальную поддержку ребенку.
Когда она продала свое агенство, Кастанеда даже не потребовал деньги назад. Таким образом, было бы несправедливым сказать, что он отказывался заботиться о семье. Когда он хотел помочь, он помогал. Проблема заключалась только в том, что никто не знал, когда ему этого захочется. Единственной вещью, на которую можно было твердо полагаться в отношениях с ним, был тот факт, что на него совершенно нельзя было полагаться.
Он обещал приехать, но не приезжал. Он появлялся, когда его совсем не ждали. Как только вы привыкали к его присутствию, он испарялся. Если чек был отправлен почтой, он обязательно терялся. Если что-то планировалось, это непременно срывалось. Дон Хуан называет подобные приемы прерыванием привычек жизни и рекомендует в качестве магической техники, хотя обычные люди рассматривают это как небрежную безответственность и считают антисоциальным поведением. Мир магов и мир социума действительно подчиняются разным законам.
Друзья Кастанеды обычно не встречались и часто даже не подозревали о существовании друг друга. Каждый считал себя его единственным и лучшим другом. Иногда их даже настраивали друг против друга. Когда я впервые встретился с Маргарет, я составил список людей, которых считал сыгравшими роль в его научной карьере, и расспросил Маргарет о каждом из них. Она ничего не слышала ни об одном человеке из списка. У них двоих было очень мало общих друзей, и она никогда не встречалась ни с одним из его приятелей по университету.
Когда маленький мальчик подрос, Кастанеда посоветовал ему ни в коем случае не обращаться к матери, если ему понадобиться помощь с учебой в колледже. “Для меня твоя мать не существует”, — сказал он. Мальчик обратился за советом к матери, и мгновенно лишился денег от отца. Наверное, это звучит более причудливо, чем могло произойти на самом деле, ибо я подозреваю, что сам Кастанеда вряд ли рассчитывал, что мальчик последует его требованию.
В любом случае, нарушение правила стало прекрасным извинением за прекращение финансирования учебы. Когда мальчик собирался поступать в колледж в штате Аризона, Кастанеда объявил, что уже подал его документы в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Мальчик предпочел Аризону и был обвинен в отсутствии благодарности и послушания. Кастанеда сказал, что если бы у мальчика был заграничный паспорт, он мог бы отправить его учиться в Англию, но когда паспорт был получен, этот план расстроился.
Тем не менее, мальчик вспоминает множество счастливых мгновений своей жизни, связанных с Кастанедой — совместные прогулки, катания на плечах, посещение волшебного круга камней в горах Санта-Моника. Он не припоминает, чтобы когда-либо встречался с Доном Хуаном, хотя Кастанеда сказал ему, что они вместе виделись с ним, когда мальчик был еще маленьким.
