Магическое путешествие с Карлосом Кастанедой
Часть вторая. Замороченные аллегорией
Глава 15
По утверждению Карлоса, он встретился с доном Хуаном на автобусной станции на границе Аризоны летом 1960 года. Это произошло во время одной из его поездок на Юго-Запад (здесь и далее имеется в виду Юго-Запад США) с целью сбора информации, Друг, которого Карлос в своих книгах называет просто Биллом, указал на дона Хуана кивком головы, когда старик вошел в помещение станции, и сказал, что этот индеец очень много знает о пейоте. Билл, который очень напоминает описанного Карлосом Аллена Моррисона, был его проводником и помощником при изучении трав.
Как и Моррисон, Билл знал лишь несколько слов по-испански и в тот день, стоя под неярким предвечерним солнцем, произнес какую-то абсурдную фразу на этом языке. Дон Хуан не понял его, и тогда в разговор включился Карлос и объяснил, что является специалистом по использованию галлюциногенного кактуса, поскольку занимался обширными исследованиями и изучением его в УКЛА.
Индеец казался не слишком заинтересованным, особенно когда Карлос сказал, что им обоим было бы полезно встретиться и поговорить о пейоте. Карлос говорит, что дон Хуан просто поднял голову и уставился на него зловещим взглядом шамана, от которого у него все похолодело. Это непреклонный взгляд чрезвычайно жесткого человека.
В "Учении" говорится, что дон Хуан родился на Юго-Западе в 1891 году. Когда ему было примерно восемь лет, он вместе с тысячами индейских семей из Соноры отправился в Центральную Мексику. Мексиканские солдаты по непонятной причине сначала избили, а затем и убили его мать, а его самого посадили на поезд, отправлявшийся на юг. Отец его, которого они ранили выстрелом и впихнули в битком набитый поезд, умер по дороге в Центральную Мексику, где дон Хуан вырос и жил до 1940 года, а затем переселился на север.
"Одна из проблем, связанных с доном Хуаном, - говорит Мейган, - и одна из причин критики его как поставщика информации, заключается в том, что сам он человек уникальный, Он в действительности не является членом никакого племенного сообщества. Родители его тоже не принадлежали никакой племенной группе, поэтому часть времени он жил среди калифорнийских индейцев и часть времени среди мексиканских индейцев. Его нельзя назвать настоящим яки.
И, более того, это человек, который поднял свой интеллектуальный уровень. Мне приходилось видеть индейцев, похожих на него, но они редко встречаются. Вам не найти среднего человека, который был бы философом или мыслителем и интересовался бы материями, превышающими самый поверхностный уровень".
В середине декабря I960 года, изучив специальную литературу, Карлос отправился домой к дону Хуану, но его ученичество по-настоящему началось только в июне следующего года. В течение этих первых шести месяцев Карлос виделся с ним по различным поводам, но всегда в качестве антрополога, а не как ученик. Сначала поводом был сбор информации для письменной работы на курсе Мейгана, а затем с одобрения профессора он продолжил эту связь с более чем туманным представлением о том, что материал может быть напечатан.
Индеец-информатор не указывался в его работе для класса калифорнийской этнографии. Имя Хуан Матус, данное его бвнефактору в более поздних книгах, является псевдонимом, поскольку оно так же распространено в Мексике, как имя Джон Смит в Соединенных Штатах. Мейган не слышал этого имени примерно до 1966 года, и многие друзья Карлоса получили первую реальную информацию о таинственном индейце, только когда в 1968 году на книжных прилавках появилось изданное Калифорнийским университетом "Учение".
Но Карлос выбрал это имя до 1963 года. Однажды в начале 1963 года вместе с Адрианом Герристеном он обедал в кафе на Третьей авеню в Лос-Анджелесе, когда разговор зашел об индейцах Центральной Америки. Через мормонскую церковь Герристен подключился к программам помощи индейцам в резервациях в Юте, Калифорнии, Нью-Мексико и Аризоне.
"На мне был шейный платок, и он заинтересовался моими знаниями об индейцах, - вспоминает Герристен. - Он рассказал мне о доне Хуане, который был знахарем. Карлос несколько раз ездил на место их встреч, и они подружились. Дон Хуан стал доверять Карлосу, и тот собирался навестить его и других членов его группы грядущим летом. Карлос сообщил мне, что собирается написать об этом человеке и его фантастической истории, но ничего больше не сказал".
Карлос говорит, что начал делать записи 23 июня 1961 года. Правила были достаточно простыми и не изменились существенно за все время его ученичества. Нельзя было делать никаких фотографий и магнитофонных записей. Вначале он записывал украдкой, а потом, полагаясь на память, восстанавливал все разговоры и происшествия. После того как дон Хуан разрешил делать записи, Карлос получил возможность подробно и обширно излагать их разговоры, указывая дату, чтобы читатели могли хронологически следить за медленным и мучительным превращением западного студента и рационалиста в ученика, верующего и настоящего мага.
Однако когда пытаешься согласовать то, что происходило по словам Карлоса, с тем, что, по-видимому, было на самом деле, сразу же возникают проблемы. Например, действительно ли дон Хуан рассказывал о дурмане, сильнодействующем растении, играющем важную роль в подготовке новичка к восприятию состояния необычной реальности? Если так, то когда Карлос услышал об этом? Дон Хуан, видимо, давал свои инструкции еще до среды 23 августа 1961 года, даты, приведенной в "Учении". Во всяком случае, Карлос знал все это еще до того, потому что включил этот материал в свою работу для Мейгана.
В его студенческую работу на последнем курсе вошел весь рассказ об этой траве в четырех аспектах: предупреждение дона Хуана о том, что это растение дает человеку вкус силы, значение корней, процесс приготовления и ритуал подготовки к принятию - больше об этом не знал никто. Эту информацию, по словам Карлоса, он получил в 1961 году, однако имел ее еще за год до того.
"Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что он получил эту сенсационную новость о дурмане потому, что дурман на самом деле не имел особого значения с точки зрения его информатора, - говорит Мейган. - Это одна из наименее значимых вещей среди огромных познаний этого малого, и поэтому, когда Карлос появился на сцене и оказался крайне заинтересованным, он выдал немного информации, не думая, что из этого может что-то получиться".
Действительно ли сведения Карлоса вообще что-то значат, или это очередная дымовая завеса, - остается под вопросом.
Возможно, что его информатором в студенческой работе был не дон Хуан, а кто-то еще, кто обрисовал в общих чертах то, что дон Хуан повторил позднее. Но Карлос пишет первую книгу так, словно все это совершенно ново, как будто он ничего не знал о дурмане прежде.
Еще больше все запутывает утверждение Карлоса о том, что дурман был даже не первым психотропным средством, о котором он узнал от своего индейского информатора. В "Учении" он пишет, что свой первый психотропный опыт он получил от пейота, и произошло это за несколько недель до разговоров о дурмане. Но если бы это было так, если бы Карлос действительно узнал о пейоте прежде, чем о дурмане, то почему же он не упомянул об этом в своей студенческой работе для Мейгана? Почему он ждал, пока выйдет его книга, чтобы изменить хронологию и представить все так, чтобы это выглядело как постепенное посвящение на пути шаманов?
Возможно, что первая книга Карлоса и, предположительно, последующие явились смесью действительности и воображения, информации, тщательно собранной в пустынях Аризоны, Калифорнии и Мексики и в библиотеках УКЛА, а затем переработанной в форму четкого повествования. Может быть также, что написанные им книги представляют собой тщательные и достаточно точные записи, сделанные за годы его ученичества.
С уверенностью можно сказать только то, что Карлос Кастанеда из реального мира в конце 60-х совершал поездки из своей квартиры для общения с индейцами. Он проводил меньше времени у себя дома на Южной Детройт-стрит и только иногда навещал своих друзей и даже тогда казался не слишком заинтересованным в текущих оккультных новостях. Тогда еще что-то говорили о Пухариче, но интерес Карлоса к астральным проекциям, телепатии, картам ЭСП и т. п. ослабевал.
Какое-то время он пытался объяснить мне важность своих поездок, но мне было не очень интересно. Единственное, что я знала, - это что с некоторых пор он стал очень мало бывать дома, и мне это не нравилось.
Однажды днем он приехал из пустыни со связкой сушеного дурмана, как мне показалось, но я не была уверена. Он хотел поэкспериментировать и, уложив меня на кушетку, зажег пучок от газовой плиты, а затем начал размахивать этим дымящимся факелом возле моей головы.
Он велел мне вдыхать дым и просто отпустить себя. Карлос хотел, чтобы я просто парила, предаваясь свободным ассоциациям, и говорила обо всем, что приходит мне в голову. И я сказала о чем-то похожем на занавеси. А комната начала сворачиваться в самое себя, и фигура Карлоса таяла на фоне стены, становясь молочно-голубой, кивая головой и записывая в желтый блокнот, записывая каждое выливавшееся из меня предложение. Проснувшись через несколько часов, я спросила Карлоса, что это было.
Но ему, по-видимому, было не очень интересно говорить об этом. Он, фактически, вел себя так, как будто все случившееся совершенно не имело значения. Он не показал мне своих записей и не объяснил, к чему был весь этот грандиозный эксперимент. Это был единственный случай, когда он принес психотропное вещество домой.
Мы стали чаще ссориться с Карлосом, иногда по несущественным поводам, но в основном из-за его частого отсутствия во время поездок в. индейские резервации. Наконец, он решил переселиться и снять где-нибудь комнату на время, хотя бы пока не закончит свою научную работу. Поэтому в июле он взял свою печатную машинку, коробки с латиноамериканской поэзией и биографиями, принадлежности для письма и лепки и уехал на квартиру Мариэтты на Мэдисон-авеню.
При подобных обстоятельствах это был лучший выход, потому что он сказал мне, что действительно занимается чем-то важным, и предупредил, что будет отлучаться еще более нерегулярно. Мне также не нравилось, что он приносит домой эти травы; поэтому, когда начался новый учебный год, я перебралась из квартиры на Южной Детройт-стрит в Уиллоубрук, не очень далеко от Карлоса.
Я была уверена, что наш брак так и не будет удачным. Мы были вместе лишь шесть месяцев, а он уже все выходные пропадал в своих полевых выездах, не имея возможности или не желая говорить со мной о том, чем же именно он занимается. Познакомившись со стройным белокурым бизнесменом по имени Адриан Герристен, я потребовала от Карлоса развода. Он отказался. Но в течение недель, последовавших за нашей разлукой, я продолжала настаивать, и наконец, изрядно надоев ему, я добилась согласия. Заверив меня в том, что это простая процедура,
Карлос снова отвез меня в Тихуану к тому же самому чиновнику, который поженил нас менее года назад, и сказал ему, что на этот раз хочет развестись. Отведя старика в сторону, Карлос объяснил ситуацию и попросил его подготовить бумаги для развода, которые мы тут же и подписали. Карлос заплатил, сказал мне, что развод будет действителен сразу после того, как бумаги будут законным образом оформлены, и мы вернулись в Лос-Анджелес.
Осенью и зимой того года Карлос стал уделять еще больше времени своей полевой работе. Именно в тот период, по его словам, он познакомился с Мескалито - с Силой, Учителем и Защитником в пейоте. Карлос обсуждал с доном Хуаном встречу с Мескалито, принявшим форму собаки, которая лаяла, боролась и играла с Карлосом - хороший знак. Он пишет, что к августу 1961 года у него установились очень хорошие отношения с доном Хуаном, но его первые набеги в магический мир его индейца часто оставляли его в меланхолии. Было что-то необъятное во всей системе; ритуал был очень сложным, и это все больше и больше тяготило Карлоса.
Большую часть свободного от учебных занятий времени он отдавал полевой работе. Мы почти никогда ке виделись, и только от друзей он узнал, что я вышла за Герристена вскоре после того, как мы расстались, и что я беременна.
Он много думал обо мне в то лето, спрашивая себя, действительно ли его работа с индейцами настолько важна, чтобы потерять меня. В те времена Карлос старался проводить каждый уик-энд в пустыне, и тем не менее он решил не уезжать из Лос-Анджелеса в уик-энд после его первого опыта с пейотом, потому что я могла родить в любой момент. И я родила - в субботу 12 августа в Голливудской Пресвитерианской Мемориальной Больнице. Я смутно помню, как Кар-лос навещал меня в больнице в центре города после рождения К. Дж.
Через пару лет Карлос поразил меня новостью: мы на самом деле не были разведены! Мексиканский развод был фокусом, который должен был успокоить меня, пока он занимался своей полевой работой. Он намеревался сказать мне об этом рано или поздно. Откуда ему было знать, что я уеду к Адриану Герристену почти сразу же? Откуда?
Сидя рядом со мной, Карлос объяснил мне, что мы по-прежнему законно женаты, и, более того, предъявил свои отцовские права на ребенка. Я была ошеломлена. Голова пошла кругом. Только спустя недели это дошло до меня, и только через месяцы мы трое - Карлос, Адриан Герристен и я - достигли какого-то понимания ситуации. Положение было более чем щекотливое, это было проклятьем для моего образа мыслей, и потребовался почти год приездов Карлоса в мою новую квартиру на Доэни-драйв, чтобы мое отношение к этому начало меняться.
С самого начала Карлос сильно привязался к К. Дж., которого называл своим духовным сыном. Он с наслаждением следил за ростом маленького К. Дж. В десять месяцев К. Дж. уверенно ходил, а затем и заговорил. Карлос начал брать мальчика в университетский городок и знакомить со студентами и другими своими друзьями. Когда же кто-нибудь неизбежно замечал, что у К. Дж. светлые волосы и голубые глаза, он пожимал плечами и говорил, что мальчик - плод его рецессивных генов.
Карлос никогда не упоминал обо мне. Матерью, говорил он, была женщина из Скандинавии, которая жила где-то за пределами городка, женщина, которая по описанию похожа на Джиб Эдварде, с которой он был знаком в Лос-Анджелесе до встречи со мной.
Мейган помнит эту историю, как и миссис Липтон, которая работала секретарем в издательстве "Юниверсити оф Калифорния Пресс", в подвале библиотеки Пауэлл в УКЛА. Она вспоминает, как Карлос несколько раз приводил К. Дж. в офис, когда обсуждались условия издания его первой книги. Но разговоры о его личной жизни обычно кончались, когда он упоминал о скандинавской матери и о мальчике, которого он называл Карлтоном Джереми Кастанедой. Кар-лосу также пришлось подписать бумагу, где он присягнул, что является отцом ребенка. Интересно, что там он назвал себя студентом, родившимся в Перу.
"Причина, по которой я люблю чочо (так Карлосу нравилось называть Карлтона Джереми Кастанеду), состоит в том, что он несет и будет нести твое отражение, - сказал он мне однажды вечером. - Я надеюсь научить его и работать с ним, и осуществить с ним все, что я надеялся осуществить с тобой". Карлос мог быть экспансивным и впечатляющим, когда хотел, но действительно имел в виду именно это, когда обещал посвятить свою полевую работу К. Дж. Этой стороны Карлоса я никогда не замечала: любящий отец, который по-настоящему заботился о К. Дж.
Я знала льстеца, заискивающего лгуна, но этот, души не чающий в К. Дж., часами играющий с ним дома или берущий его в студенческий городок, был для меня нов. Он, казалось, никогда не был так доволен, как во время встреч с К. Дж. В реальной жизни К. Дж. давал ему некий определенный центр и имел определенное значение. В своих книгах Карлос туманно называет его "мой маленький мальчик", тот, кто стал последней связью в его извилистой аллегории, последней ниточкой между ним и реальным миром, которую необходимо было разорвать, чтобы стать магом.
В то время, когда происходило все это, дон Хуан, по словам Карлоса, мягко высказался о необходимости избавления от привязанностей. Он объяснил, что ученичество Карлоса будет включать в себя процесс "стирания личной истории", подразумевающий разрыв всех связей с общепринятым реальным миром. В декабре индеец велел ему обрезать кусочек за кусочком свое прошлое, пока наконец у него не останется ни истории, ни связей, ни ограничений - пока он не станет абсолютно свободным ощущающим существом, движущимся в постоянном состоянии присутствия. Как только создаешь туман вокруг прошлого, сказал дон Хуан, широко открывается будущее, таинственное, глубоко волнительное.
Конечно, это было то, что Карлос и так делал в течение многих лет, хотя и по другим причинам и на низшем уровне. Карлос обнаружил, что люди имеют совершенно определенные представления о вас и о том, как вы действуете, и он знал, что когда это происходит, то устаешь до невозможности от их предубеждений и желаний. Индеец говорил о том, что необходимо создать туман и потеряться в нем, и никто не сможет ничего сказать о вас с уверенностью.
По совету дона Хуана, надо начинать с простых вещей, с деталей личных ежедневных дел, например со встреч, а затем переходить к изменению фона, личных отношений. Хосе Бракамонте назвал Карлоса лжецом, но дон Хуан говорит, что лишь те, у кого есть личная история, могут лгать. И он говорил нечто большее, нечто, выходившее за рамки представлений Карлоса, что нет никаких биологических императивов и что рассказы о семье и о родине "эмоционально" правдивы, даже если факты не соответствовали истине - старый индеец говорил, что не бывает императивов. Это была самая серьезная магия, и она требовала отказа от родственников, близких друзей и от К. Дж.
Я говорю об отказе от К. Дж., потому что, если бы Карлос вступил в отношения "отец-сын", ему пришлось бы обещать то, чего он не мог выполнить: перестать ходить на свидания, давать любовь, которую он не имел права давать.
В поле Карлос узнал о трех психотропных растениях, помогающих выдернуть человека из колеи обычного восприятия: о пейоте и его силе Мескалито; о дурмане и его возможности дать союзника; о грибах Psilocybe mexicana, весьма похожих на ту "плоть богов", которая подарила "несказанные видения" Уоссону в Южной Мексике примерно за шесть лет до того. Союзником, о котором говорил дон Хуан, было совсем не психотропное растение, а сила, которую можно использовать как помощника или советчика или как источник энергии. Союзник был бесформенным и мог принимать почти любую форму в зависимости от способностей восприятия посвящаемого.
Везде были духи, знаки и разные силы. Но Карлос писал о них в классическом смысле - как о части древней системы верований курандеро, и, таким образом, все дело получило такую представительную основу, до которой Э СП-магии, экспериментам с грибами Пухарича и прочей оккультной братии было далеко.
Когда Карлос рассказал дону Хуану о белом соколе у себя дома в Кахамарке и о том, как не смог заставить себя выстрелить в него, дон Хуан кивнул и заверил его в том, что он поступил правильно. Птица была знаком, и Смерть Карлоса предостерегла его от выстрела. Смерть и трансформация представляют собой важные магические идеи. Смерть -это сущность, советчик, который стучится, когда время истекло, наблюдатель, который уравнивает все, сводя до бренного уровня. О том, что смерть всегда грозит своим стуком, говорит древнее правило, и Карлос писал, что именно дон Хуан научил его всегда жить с таким ощущением.
Большая таинственность окружала также идею трансформации. В ноябре 1961 года Карлос уехал из студенческого городка и отправился домой к дону Хуану, что стало уже обыкновением для выходных. Он нашел невестку дона Хуана, мексиканку из Юкатана, которая вправляла ему вывихнутую лодыжку. Он упал, или, как он сказал, его толкнула женщина, ла Каталина, могучая колдунья. По утверждению дона Хуана она превратилась в черного дрозда. Карлос сначала отнесся к этому скептически, но все-таки стал слушать.
Способность ла Каталины превращаться не была чем-то новым для брухо, которые давно научились превращению из человека в животное и верили, что душа может отделяться от физического тела и совершать путешествия. Всего в нескольких милях от родного городка Карлоса Кастанеды в районе Укаяли в Восточном Перу индейцы конибо-шипбо говорят, что для души шамана после принятия аяхуаски обычно свойственно покидать тело в виде птицы.
Индейцы амахуаска на востоке перуанской Монтаньи говорят то же самое, как и десятки других племен, например сапаро в Восточном Эквадоре, сиона в Колумбии и кампа в Перу. Поэтому дон Хуан был лишь одним из длинной цепи шаманов, передающих знание о даре полета. В какой-то момент даже сам Карлос взлетел.
Карлос писал, что б июля 1963 года он натер пастой из дурмана все свое тело и, передвигаясь огромными пружинистыми шагами по пустыне, мощным эластичным толчком вдруг оторвался от земли, оказавшись в воздухе, в огромной багровой пустоте мексиканского неба. По его словам, он дико промчался по воздуху, прижав руки к бокам и откинув назад голову.
Карлос пишет, что якобы именно дон Хуан первым провел связь между дурманом и пониманием полета индейцами яки. Но на самом деле один из друзей Карлоса, антрополог Майкл Харнер, а не дон Хуан впервые упомянул при нем о том, что читал что-то, как яки мажут себе живот этим составом, чтобы "получать видения". Эта идея заинтриговала Харнера, и в 1961 году он принял аяхуаску с индейцами конибо из Восточного Перу. Поэтому он просил Карлоса проверить возможность того, что мазь из дурмана является для яки аналогом аяхуаски.
Все это было новостью для Карлоса, когда Харнер однажды упомянул об этом в студенческом городке, но через шесть лет Карлос не только изучил отчеты о таком ритуале, но и сам принял в нем участие. В своей первой книге он дал длинный подробный рассказ о полете под воздействием мази из дурмана, о которой рассказал ему, посоветовал и от начала до конца приготовил для него его собственный дон Хуан.
Карлосу было ясно, что из этого может получиться отличная книга. Он чувствовал, что подошел к... этому... ближе, чем когда-либо любой другой антрополог или фармацевт, ближе чем старина Людвиг Левин со своими исследованиями дурмана или Уэстон Лабарр со своим пейотным культом, или даже его друг Майк Харнер с аяхуаской. Но единственная проблема заключалась в том, что у него не было денег.
Ему нужно было время для того, чтобы заниматься научной работой и писать; собрать все свое воображение и яркость и вложить в полевые заметки и страницы, написанные после занятий в библиотеке, но учеба и работа отнимали у него это время. Он хотел обеспечивать всехм необходимым К. Дж., закончить аспирантуру и продолжать свою работу в пустыне, но недостаток денег затруднял это. "Он умирал от голода", - вспоминает Мейган.
Он нанялся работать таксистом, а затем клерком в магазине спиртных напитков. Карлос прекрасно знал, что может составить такую глубокую и оригинальную монографию, такую тонкую смесь искусства и антропологии, что весь факультет просто ахнет. Но сможет ли он сделать это, - оставалось под вопросом.
Осенью 1963 года Карлос взял с собой на выходные К. Дж. Я часто разрешала ему брать К. Дж. на несколько дней, и они вдвоем уходили домой к Карлосу или в УКЛА, где обедали в студенческом клубе и обходили многочисленных членов факультета и приятелей-студентов. Но эти выходные были не такими. Когда он вернулся с К. Дж, через три дня, то сказал мне, что вместе с ним навещал своего индейского друга в пустыне.
Он рассказал дону Хуану о своем чочо, которого очень любил, и подробно поведал обо всем, что, он надеется, мальчик совершит в будущем. Но он беспокоился из-за денег. Карлос надеялся устроить К. Дж. в частную школу, где ему будут уделять много индивидуального внимания, и он получит лучшее возможное образование. И тогда зашел разговор о стирании личной истории и о том, как это скажется на его отношениях с К. Дж.
Карлос сказал мне, что дон Хуан выслушал все это, выслушал все его надежды и опасения, а потом кивнул и улыбнулся. Он взглянул вниз на К. Дж., который возился в пыли. "Не волнуйся о вороненке, - сказал индеец. - Не имеет значения, где он и что делает. Он станет тем, чем ему предопределено стать".
И что это была за картина! Здесь были дон Хуан, Карлос Кастанеда и двухлетний Карлтон Джереми Кастанеда, сидящие на корточках в пустыне с этой странной живописной неогалактической короной, возвышающейся надо всем. Карлос был поглощен некой интеллектуальной битвой между индульгированием в обычном мире и ценностями Отдельной Реальности, а его брухо отвечал на все так же, как и всегда, совершенным, кратким заключением - "Он станет тем, чем ему предопределено стать. Ну, конечно же!"
Однажды, когда К. Дж. было два года, он был вместе с Карлосом в УКЛА, и, стоя на ступеньках Хейнз-Холла, мальчик сказал: "Посмотри на Солнце. Оно старое и слабое. Завтра утром оно будет молодым и красивым".
Это были настолько невинные, почти первобытные восприятие и слова, что они привели Карлоса в восторг, и он рассказал мне об этом в тот же вечер. Он был изумлен примерно год спустя, когда я рассказала ему, как однажды днем мы ехали с К. Дж. по автостраде Сан-Диего, как вдруг он зажал уши руками и потребовал выключить музыку, звучавшую по радио. По его словам, это та самая музыка, "которая играла, когда они убивали германцев". Как бы это ни объяснялось, Карлос начал говорить о К. Дж. как, может быть, об оперяющемся калифорнийском брухо или что-то в этом роде.
Интересно, что замечание К. Дж. о молодом и старом Солнце, об умирающем Солнце, по-видимому, попало в одну из книг Карлоса - "Путешествие в Икстлан". Только написано об этом не в точности так, как это произошло. В книге об этом говорит дон Хуан, а не Карлтон Джереми.
В "Путешествии в Икстлан" дон Хуан и Карлос вдвоем сидели как-то вечером и наблюдали за сверкающим заходом Солнца, который, казалось, воспламенил землю, как костер. Затем они забрались на вершину скалы вулканического происхождения и заговорили о закате, который дон Хуан назвал знаком, личным знаком для Карлоса, творением ночи. По собственному опыту дона Хуана знаком всегда было молодое Солнце, но для Карлоса это было именно умирающее Солнце, пробивавшееся сквозь низкие облака, чтобы ярко вспыхнуть в свои последние мгновения.
Ясно, что часть этого разговора была импровизацией, но "дон Хуан" реален. Это был реальный индеец, кто-то, к кому Карлос действительно ездил. Как только Кастанеда начал излагать все это на бумаге, дон Хуан из его книг стал иным созданием - могучей, всезнающей конструкцией, собранной из равных частей реального индейца, чистого воображения Кастанеды, библиотечных исследований и десятков разговоров и опыта с такими людьми, как К. Дж., я сама, Майк Харнер, коллеги из УКЛА, его дедушка и другие.
