Жизнь в сновидении
Глава 11
Я выключила свет и совершенно неподвижно лежала в гамаке, убаюканная звуками большого дома, странным поскрипыванием и журчанием воды, тонкой струйкой вытекавшей из керамического фильтра за дверью.
Внезапно, безошибочно различив звук шагов по коридору, я рывком села. Кто это может быть в такой час? На цыпочках я пересекла комнату и прижала ухо к двери. Шаги были тяжелые. По мере того, как они приближались, мое сердце колотилось все сильнее и громче. Они остановились у моей двери. Стук в дверь был резок и, хотя я его ожидала, заставил меня вздрогнуть. Свалив стул, я отскочила назад.
-- Тебе привиделся кошмар? -- спросила Флоринда, заходя в комнату. Она оставила дверь полуоткрытой, так что свет из коридора проникал внутрь. -- Я думала, ты будешь рада услышать звук моих шагов, -- сказала она с насмешливой улыбкой. -- Я не хотела подкрадываться к тебе незаметно. -- Она подняла стул и повесила на спинку пару штанов защитного цвета и такую же рубашку. -- С наилучшими пожеланиями от смотрителя. Он сказал, что ты можешь взять их себе.
-- Взять себе? -- повторила я, подозрительно разглядывая одежду. Она выглядела чистой и выглаженной. -- А чем плохи мои джинсы?
-- Во время долгой поездки за рулем в Лос-Анжелес тебе будет удобнее в этих штанах, -- сказала Флоринда.
-- Но я не хочу уезжать! -- встревоженно крикнула я. -- Я останусь здесь, пока не вернется Исидоро Балтасар.
Флоринда засмеялась, но потом, увидев, что я готова заплакать, сказала:
-- Исидоро Балтасар вернулся, но ты можешь остаться еще, если хочешь.
-- О нет, я не хочу! -- воскликнула я. Тревога -- вот все, что я чувствовала последние два дня, все остальное забылось. То же самое случилось и со всеми вопросами, которые я хотела задать Флоринде. Единственное, о чем я могла думать, -- это о возвращении Исидоро Балтасара.
-- Можно ли его увидеть сейчас? -- спросила я.
-- Боюсь, что нет.
Я бросилась из комнаты, но Флоринда остановила меня.
С первого раза ее заявление не подействовало на меня. Я пристально смотрела на нее, не понимая, и она повторила, что нет возможности видеть нового нагваля сегодня вечером.
-- Почему? -- смущенно спросила я. -- Уверена, что ему бы хотелось меня увидеть.
-- Я тоже в этом уверена, -- охотно согласилась она. -- Но он крепко спит, и тебе нельзя его будить. -- Отказ был настолько болезненным, что единственное, что я могла делать, это молча глядеть на нее.
Флоринда долго смотрела в пол, потом внимательно взглянула на меня. Она была печальна. На мгновение я поверила, что она смягчится и позволит мне увидеть Исидоро Балтасара. Вместо этого она повторила с резкой окончательностью:
-- Боюсь, что ты не сможешь увидеть его сегодня.
Поспешно, будто боясь, что все еще возможно изменить решение, она обняла и поцеловала меня, потом вышла из комнаты. Выключив свет в доме, она вернулась из темноты коридора, чтобы взглянуть на меня и сказать:
-- А сейчас отправляйся спать.
Я провела без сна несколько часов. Ближе к рассвету я наконец встала и надела вещи, которые принесла Флоринда. Одежда пришлась впору, кроме штанов, которые я была вынуждена подвязать на талии куском веревки -- у меня не было с собой ремня.
С обувью в руках я прокралась по коридору мимо комнаты смотрителя к заднему выходу. Помня о скрипящих петлях, я осторожно, без единого звука открыла дверь. Снаружи было все еще темно, хотя легкое голубое сияние уже разливалось по небу на востоке. Я побежала к арочному проходу, встроенному в стену остановившись на мгновение у двух деревьев, охранявших снаружи тропинку. Аромат цветущих апельсинов наполнял воздух. Всякие сомнения, которые могли быть у меня по поводу того, пересекать ли чапарраль, рассеялись, когда я обнаружила свежую золу, разбросанную по земле. Больше ни о чем не думая, я помчалась к другому дому.
Дверь была приоткрыта. Я вошла не сразу. Присев под окном, я подождала каких-либо звуков. Почти сразу же раздался громкий храп. Я немного послушала и вошла внутрь. Ведомая отчетливым звуком храпа, я прошла прямо в комнату в глубине дома. В темноте я едва могла различить силуэт спящего на соломенной циновке, но уже не сомневалась, что это Исидоро Балтасар. Боясь, что он может испугаться, если его внезапно разбудить, я вернулась в переднюю комнату и села на кушетку. Я была так взволнована, что не могла спокойно сидеть и, будучи вне себя от радости, думала о том, что в любое мгновение он может проснуться. Дважды на цыпочках я возвращалась в комнату и смотрела на него. Он повернулся во сне и больше не храпел.
Должно быть, я задремала на кушетке, когда почувствовала сквозь прерывистый сон, что кто-то стоит в комнате и, полупроснувшись, прошептала: -- Я жду, когда проснется Исидоро Балтасар, -- но знала, что не произвела ни звука. Я сделала сознательную попытку сесть, но шаталась от головокружения, пока не сумела сфокусировать глаза на человеке, стоящем рядом со мной. Это был Мариано Аурелиано.
-- Исидоро Балтасар все еще спит? -- спросила я его.
Старый нагваль долго и пристально смотрел на меня. Проверяя, не сон ли это, я смело потянулась к его руке, чтобы только прикоснуться. Она обожгла меня, как огонь.
Он поднял брови, удивляясь моим действиям.
-- Ты не сможешь увидеть Исидоро Балтасара до наступления утра. -- Он говорил медленно, как будто произносить слова стоило ему больших усилий.
Прежде чем я имела возможность сказать, что уже все равно утро и что я подожду Исидоро Балтасара на кушетке, я почувствовала горящую руку Мариано Аурелиано у себя на спине, выталкивающую меня к порогу.
-- Возвращайся в свой гамак.
Внезапно поднялся ветер. Я обернулась, чтобы возразить, но Мариано Аурелиано уже не было. Ветер отдавался у меня в голове как низкого звучания гонг. Звук становился все тише и тише, пока не превратился в пустую вибрацию. Я раскрыла рот, чтобы продлить последнее слабеющее эхо.
Я проснулась у себя в гамаке, одетая в принесенные Флориндой вещи. Автоматически, почти без мыслей, я вышла из дома и прошла во двор меньшего дома. Дверь была закрыта. Я несколько раз постучало, потом позвала, но никто не ответил. Я попыталась влезть в дом через окно, но окна тоже были на замке. Это так потрясло меня, что слезы навернулись на глаза. Я взбежала на холм на маленькую поляну рядом с дорогой, -- единственное место, где можно запарковать машину. Фургона Исидоро Балтасара здесь не было. Я некоторое время шла вдоль грунтовой дороги, ища свежие следы колес автомобиля. Но их тоже не было.
Расстроенная более чем когда бы то ни было, я вернулась в дом. Зная, что бесполезно искать женщин в их комнатах, я остановилась в центре внутреннего дворика и завопила, зовя Флоринду на самых верхних нотах. Не было ни звука, кроме эха моего собственного голоса, разносившегося вокруг меня.
Бесчисленное количество раз я припоминала, что сказала Флоринда, но не могла ничего понять. Единственная вещь, в которой я могла быть уверена, -- это то, что Флоринда заходила ко мне в комнату в середине ночи, чтобы принести вещи, которые сейчас на мне. Ее посещение и заявление, что Исидоро Балтасар возвратился, должно быть, вызвали у меня живые сны.
Чтобы прекратить свои спекуляции о том, почему я одна в доме -- казалось, не было даже смотрителя, -- я начала мыть полы. Уборка всегда оказывала на меня успокаивающий эффект. Я убрала все комнаты и кухню, когда услышала специфический звук мотора фольксвагена. Я выбежала на холм и так бурно бросилась к Исидоро Балтасару, прежде чем он выбрался из фургона, что повалила его на землю.
-- Я все еще не могу ничего понять, -- смеялся он, крепко обнимая меня. -- Ты была единственной, о ком нагваль говорил мне так много. Знаешь ли ты, что я чуть не умер, когда они приветствовали тебя?
Он не ждал, пока я что-нибудь скажу, но снова сжал меня в объятиях и, смеясь, опустил на землю. Затем, как будто какой-то ограничивающий барьер разрушился внутри у него, он начал говорить без остановки. Он сказал, что знал обо мне уже год; нагваль говорил, что вверяет ему таинственную девушку. Метафорически он описал ее: "двенадцать часов утра ясного дня, ни ветреного, ни тихого, ни холодного, ни теплого, что-то среднее между всем этим, руководимое лишь безумием".
Исидоро Балтасар сознался, что был настоящим ослом, когда немедленно решил, что нагваль так представляет ему его подружку.
-- Что это еще за подружка? -- коротко оборвала его я.
Он сделал резкое движение рукой, решительно недовольный моими словами. -- Это рассказ не о фактах, -- огрызнулся он. -- Речь идет о представлениях. Ты можешь видеть, какой я идиот. -- Его раздражение быстро сменилось чудесной улыбкой. -- Представляешь, я на самом деле поверил, что сам смогу узнать, кто эта девушка. -- Он остановился на мгновение, потом тихо добавил, -- я даже представлял замужнюю женщину с детьми при этом поиске.
Он глубоко вздохнул, затем ухмыльнулся и сказал:
-- Мораль этой истории в том, что в мире магов каждый должен свести на нет свое эго, или всем нам конец. Ведь в этом мире нет способа для таких нормальных людей, как мы, предсказывать что-либо.
Потом, заметив, что я плачу, он взял меня за плечи и, удерживая на расстоянии длины рук, тревожно и внимательно посмотрел на меня.
-- Что с тобой, нибелунга?
-- Ничего, на самом деле ничего, -- я смеялась между всхлипами, вытирая слезы. -- У меня нет абстрактного ума, который может беспокоиться о мире абстрактных историй, -- добавила я таким циничным тоном, каким только могла. -- Я беспокоюсь о здесь и теперь. Ты даже не представляешь, что я пережила в этом доме.
-- Конечно, я очень хорошо представляю, -- отпарировал он с нарочитой резкостью. -- Я бываю здесь уже в течение многих лет. -- Он осмотрел меня глазами инквизитора и спросил:
-- Мне очень хотелось бы знать, почему ты не сказала мне, что ты уже была с ними?
-- Я собиралась, но не чувствовала, что это важно, -- прошептала я в смущении. Потом мой голос зазвучал решительно и спокойно, и слова непроизвольно потекли из моих уст. -- Оказывается, встреча с ними была единственной важной вещью из всего, что я когда-либо в жизни делала.
Чтобы скрыть удивление, я немедленно начала жаловаться, что меня оставили в доме совсем одну.
-- У меня не было возможности сообщить тебе, что я уйду в горы с нагвалем, -- прошептал он с внезапной неудержимой улыбкой.
-- Я обо всем этом уже забыла, -- уверила я его. -- Я говорю о сегодняшнем дне. Сегодня утром, проснувшись, я ожидала, что ты будешь здесь. Я была уверена, что ты провел ночь в маленьком доме и спал на соломенном матрасе. Когда же не смогла найти тебя, то запаниковала.
Видя его озадаченное лицо, я рассказала о полуночном визите Флоринды, о последующем сне, и о том, как, проснувшись сегодня утром, я оказалась одна в доме. Я говорила бессвязно, так как все мои мысли и слова смешались, однако не могла остановиться.
-- Есть так много вещей, которые я не могу принять, -- сказала я, положив конец обличительной речи. -- Я даже не могу опровергнуть их.
Исидоро Балтасар не сказал ни слова. Он смотрел на меня внимательно, как будто ожидал, что я продолжу, его брови поднялись от удивления и стали похожи на арку. У него было худое и вытянутое лицо цвета дыма. От его кожи веяло странной прохладой и слабым запахом почвы, словно он провел свою жизнь под землей в пещере.
Все мои суматошные мысли исчезли, когда я посмотрела в его зловещий левый глаз с ужасным, безжалостным взглядом. В этот момент больше не имело значения, что было истинной правдой, а что -- иллюзией, сном без сна. Я беззвучно засмеялась, чувствуя себя легкой, как ветер. Потом начала ощущать невыносимую тяжесть, опускавшуюся на мои плечи. Я узнала это. Флоринда, Мариано Аурелиано, Эсперанса и смотритель -- все они имели такой глаз. Предопределенный навсегда быть без чувств, без эмоций, этот глаз отражал пустоту. Как если бы сам глаз был открыт достаточно, но внутри века -- как в глазу ящерицы -- прикрытый слева зрачок.
Прежде чем я успела что-нибудь сказать о его глазе мага, Исидоро Балтасар закрыл оба глаза на мгновение. Когда он открыл их снова, это были совсем одинаковые, темные и сияющие от смеха глаза, а магический глаз исчез, словно иллюзия. Он обнял меня одной рукой за плечи, и мы пошли вверх на холм.
-- Возьми свои вещи, -- сказал он как раз перед тем, как мы подошли к дому. -- Я подожду тебя в машине.
Было странным то, что он не пошел со мной, но я отчего-то не спросила почему. Только когда я собирала свои немногочисленные вещи, мне пришло на ум, что, возможно, он боялся женщин. Это допущение заставило меня беззвучно смеяться: я внезапно знала с уверенностью, которая изумляла, что единственное, чего Исидоро Балтасар не боится, -- это женщины.
Я все еще смеялась, когда подошла к фургону у подножия холма. Я раскрыла было рот, чтобы описать Исидоро Балтасару причину своего веселья, но вдруг странные и неистовые эмоции потоком хлынули на меня. Удар был такой силы, что я не могла говорить. То, что я чувствовала, не было сексуальным влечением, не было это и платонической привязанностью. Это не было похоже на чувство, которое я испытывала к моим родителям, братьям и друзьям. Я просто любила его любовью, не запятнанной никакими ожиданиями, сомнениями, страхами.
Как будто я сказала обо всем этом без звука, Исидоро Балтасар обнял меня так горячо, что стало трудно дышать.
Мы выехали очень медленно. Я выглянула из окна машины, надеясь заметить фигуру смотрителя среди фруктовых деревьев.
-- Странно чувствуешь себя, когда так уезжаешь, -- размышляла я, усаживаясь обратно на свое сиденье. -- Конечно, Флоринда попрощалась со мной прошлой ночью. Но я бы хотела поблагодарить Эсперансу и смотрителя.
Грунтовая дорога вела вокруг холма, и когда мы достигли крутого поворота, стала видна задняя часть маленького дома. Исидоро Балтасар остановил машину и выключил мотор. Он указал на хрупкого старика, сидящего на деревянном ящике перед домом. Я хотела выскочить из машины и взбежать на холм, но он вернул меня.
-- Только помаши ему, -- прошептал он.
Смотритель поднялся с ящика. Его свободный жакет и брюки развевались на ветру, словно крылья. Он тихо засмеялся, потом наклонился назад и, слившись с порывом ветра, сделал двойное сальто назад. Мгновение он казался подвешенным высоко в воздухе. Он не приземлился на землю, но исчез, как будто бы ветер унес его прочь.
-- Куда он ушел? -- прошептала я в благоговении.
-- На другую сторону, -- Исидоро Балтасар смеялся с детским восхищением. -- Это его способ сказать тебе "до свидания".
Он сел в машину, и мы снова двинулись. Он подшучивал надо мной, поглядывал на меня время от времени и передразнивал.
-- Что тебя беспокоит, нибелунга? -- спросил он наконец.
-- Ты знаешь кто он, разве нет? -- произнесла я обвиняюще. -- Он не смотритель, ведь так?
Исидоро Балтасар слегка нахмурился, затем после долгого молчания напомнил мне, что для меня нагваль Хуан Матус был Мариано Аурелиано. Он уверил меня, что должны быть очень важные причины в том, что я знаю его под этим именем.
-- Я уверен, что у старика есть очень веские основания для того, чтобы не открывать тебе свое имя.
Я доказывала, что с тех пор, как я знаю, кто такой Мариано Аурелиано, я не вижу смысла в таком странном поведении старика.
-- И еще, -- подчеркнула я самодовольно. -- Я знаю, кто такой смотритель. -- Я мельком взглянула по сторонам, чтобы видеть реакцию Исидоро Балтасара. Его лицо ничего не выражало.
-- Как и все люди в мире магов, смотритель -- маг, -- сказал он. -- Но ты не знаешь, кто он. -- Он на мгновение повернулся ко мне, а затем опять сконцентрировался на дороге. -- После всех этих лет я точно не знаю, кем любой из магов является на самом деле, в том числе нагваль Хуан Матус. Так как я с ним уже долго, то, кажется, знаю, кто он. Однако когда он оборачивается спиной, я всегда в проигрыше.
Очень увлеченно Исидоро Балтасар продолжал говорить, что в повседневной жизни наши субъективные состояния распределяются между всеми нашими друзьями. Поэтому мы всегда знаем, что наши друзья сделают в данных условиях.
-- Ты ошибается, ты смертельно неправ, -- закричала я. -- Не знать о том, что наши друзья сделают в определенных условиях, -- самое захватывающее в жизни. Это одна из многих захватывающих вещей. Не говори мне, что ты хочешь их отбросить.
-- Мы не знаем, что наши друзья сделают на самом деле, -- объяснял он терпеливо. -- Но мы можем составить список возможностей, которые окажутся правильными. Уверяю тебя, это очень длинный список, бесконечный перечень. Мы не должны спрашивать наших друзей об их предпочтении в вопросах порядка составления этого списка. Все, что нам нужно делать, это поставить себя на их место и отмечать возможности, подходящие нам. Они будут истинны для всех, потому что мы разделяем их. Наши субъективные состояния распределяются на всех.
Он сказал, что наши субъективные знания о мире известны нам как здравый смысл, который может слегка отличаться от группы к группе, от культуры к культуре. Но несмотря на все эти различия, здравый смысл достаточно однороден, чтобы оправдать заявление, что повседневный мир -- мир межсубъектный.
-- Маги, однако, приспособились к тому, что здравый смысл вообще не задействуется, -- отметил он. -- У них есть другой вид здравого смысла, потому что у них другие субъективные состояния.
-- Ты имеешь в виду, что они как существа с другой планеты? -- спросила я.
Исидоро Балтасар засмеялся.
-- Да, они как существа с другой планеты.
-- И поэтому они так таинственны?
-- Я не думаю, что таинственность -- это правильный термин, -- заметил он задумчиво. -- Они по-другому общаются с повседневным миром. Их поведение кажется таинственным нам, потому что мы не разделяем их взглядов. А так как мы не имеем никаких стандартов, чтобы измерить, что есть повседневный мир для них, нам проще верить, что их поведение таинственно.
-- Они делают то же, что и мы: они спят, они готовят пищу, они читают, -- вставила я. -- Хотя я никогда не могла поймать их в действии. Поверь мне, они таинственны.
Улыбаясь, он покачал головой.
-- Ты видела все, что они хотели, чтобы ты видела, -- настаивал он. -- И хотя они ничего не скрывали от тебя, ты не могла видеть. Это все.
Я была близка к тому, чтобы возразить, но боялась, что это не понравится ему. Ведь не так важно, прав ли он, кроме того, я действительно не поняла, о чем он говорил, однако почувствовала, что все попытки узнать что-либо не дали мне ключа к тому, кем были эти люди или что они делали. Вздохнув, я закрыла глаза и опустила голову на спинку сидения.
Пока мы ехали, я снова начала говорить о своем сне: насколько реальным было видеть его храпящим на соломенном матрасе. Я рассказала ему о диалоге с Мариано Аурелиано, о тепле его руки. Чем больше я говорила, тем больше убеждалась, что это был вовсе не сон. Я пришла в такое возбужденное состояние, что перестала плакать.
-- Я не знаю, что они сделали со мной, -- сказала я. -- Я не совсем уверена, во сне я или нет даже сейчас. Флоринда говорила мне, что я сновижу-наяву.
Исидоро Балтасар кивнул, потом тихо сказал:
-- Нагваль Хуан Матус называет это состоянием повышенного осознания.
-- Повышенного осознания, -- повторила я.
Слова легко сорвались с моего языка, несмотря на то, что они звучали совсем не так как сновидение-наяву. Я смутно вспомнила, что слышала их раньше. Или Флоринда, или Эсперанса пользовались этим термином, но я не могла вспомнить, в каком контексте. Слова были на грани того, чтобы подсказать мне что-то важное, но мозг уже слишком устал от безуспешных попыток перечислить, что я делала день за днем в доме магов.
Как бы я ни старалась, все равно оставались определенные эпизоды, которые невозможно было пересказать. Я нащупывала слова, которые сразу же как-то тускнели и умирали перед самыми моими глазами, так же, как и картины, полуувиденные и полувспомненные. Не то чтобы я забыла что-нибудь, но образы приходили ко мне фрагментарно, как не совсем подходящие куски головоломки. Это забывание было физическим ощущением, как будто туман застилал часть моего мозга.
-- Так сновидение-наяву и повышенное осознание -- это одно и то же?!
Более чем вопрос, это было заявление, смысл которого выскочил из меня. Я передвинулась на сиденье, поджимая под себя ноги, садясь лицом к Исидоро Балтасару. Солнце подчеркивало его профиль. Черные вьющиеся волосы ниспадали с высокого лба, четкие скулы, крупный нос и подбородок, точеные губы делали его похожим на римлянина.
-- Я, наверное, до сих пор в повышенном осознании, -- сказала я. -- Я никогда не замечала тебя раньше.
Машина качнулась на дороге, когда Исидоро Балтасар запрокинул голову назад и засмеялся.
-- Ты определенно сновидишь-наяву, -- заявил он, хлопнув ладонями по коленям. -- Разве ты не помнишь, что я маленький, смуглый, и выгляжу по-домашнему?
Я хихикнула. Не потому, что согласилась с его описанием, но потому, что это было единственное, что я вспомнила о нем: лекция, которую он давал в день, когда мы формально познакомились. Мое веселье сразу же превратилось в страшное беспокойство. Казалось, что прошли месяцы вместо двух только дней, с тех пор, как мы приехали в дом магов.
-- Время идет по-другому в мире магов, -- сказал Исидоро Балтасар, как будто он говорил без звука. -- И каждый ощущает его по-разному.
Потом он признался, что одним из наиболее сложных аспектов его ученичества было иметь дело с соответствием событий потоку времени. Часто все они смешивались в уме, спутывая образы, опускавшиеся вглубь, когда он пытался на них сфокусироваться.
-- Только сейчас с помощью нагваля я вспомнил те аспекты и события обучения, которые произошли несколько лет назад, -- сказал он.
-- Как он помогает тебе? -- спросила я. -- Он тебя гипнотизирует?
-- Он заставляет меня изменять уровни осознания, и когда это происходит, я не просто вспоминаю прошлые события, я заново переживаю их.
-- Как он это делает? -- не унималась я. -- Я имею в виду заставляет тебя изменять уровни.
-- До недавнего времени я полагал, что это совершалось резким хлопком по спине между лопатками, -- сказал он. -- Но сейчас я совершенно уверен, что просто его присутствие заставляло меня изменять уровни осознания.
-- Значит, он гипнотизировал тебя, -- настаивала я.
Он покачал головой и сказал:
-- Маги -- мастера изменения уровней осознания. Некоторые из них настолько сильны, что могут изменять уровни осознания у других.
Я кивнула. У меня уже имелось множество вопросов, но он жестом попросил терпения.
-- Маги, -- продолжал он, -- заставляют увидеть, что природа окружающей реальности отлична от того, какой мы ее воспринимаем, вернее от того, какой нас научили ее воспринимать. На интеллектуальном уровне мы заставляем себя самих убедиться, что культура предопределяет, кто мы есть, как себя вести, что мы должны знать, что мы способны чувствовать. Но мы не желаем воплощать эту идею, приняв ее как конкретное практическое предложение. Причина в том, что мы не принимаем утверждения, что культура также предопределяет и то, что мы способны воспринимать.
Магия позволяет нам осознать другие реальности, различные возможности, касающиеся не только окружающего нас мира, но и нас самих, в такой степени, какой мы даже не можем себе представить в самых смелых предположениях о себе самих и о нашем окружении.
Меня удивило, что я сумела принять его слова так легко, хотя и не поняла их.
-- Маг не только осознает различные реальности, -- продолжал он, --ной использует эти знания на практике. Маги знают -- не только интеллектуально, но и практически, -- что реальность, или мир как мы его знаем, заключается во взятом у каждого из нас согласии в том, каков этот мир. Согласие может быть разрушено, так как это всего лишь социальное явление. И как только оно будет разрушено, весь мир рухнет вместе с ним.
Заметив, что я не могу следовать за его мыслью, он попытался представить ее с другой стороны. Он сказал, что социальный мир ограничивает наше восприятие в пределах его пригодности вести нас через путаницу переживаний в повседневной жизни. Социальный мир определяет, что нам воспринимать, то есть ставит рамки нашим способностям восприятия.
-- Восприятие мага действует за пределами согласованных рамок, -- отметил он. -- Они построены и поддерживаются словами, языком, мыслями. Это и есть согласование.
-- А маги не соглашаются? -- спросила я на всякий случай, пытаясь понять то, что он говорит.
-- Они соглашаются, -- сказал Исидоро Балтасар, радостно улыбнувшись. -- Но у них совершенно иное соглашение. Маги отбрасывают обычное соглашение не только интеллектуально, но также и физически, или еще как бы там это ни называть. Маги разрушают рамки социально определенного восприятия, и чтобы понять, что они имеют в виду, надо начать с практики. Поэтому каждый должен быть предан идее, каждый должен расстаться с разумом так же, как и с телом. Это должен быть бесстрашный и сознательный выбор.
-- Тело? -- спросила я подозрительно, немедленно заинтересовавшись, какой вид ритуала может предполагаться. -- Что они хотят от моего тела?
-- Ничего, нибелунга, -- засмеялся он. Потом уже серьезным добрым тоном добавил, что ни мое тело, ни мой разум не были еще в таком состоянии, чтобы следовать трудному пути магов. Видя, что я готова запротестовать, он быстро признал, что ничего дурного не произошло ни с моим умом, ни с моим телом.
-- Одну минутку! -- резко прервала я.
Исидоро Балтасар проигнорировал мой порыв и продолжал, что мир магов -- обманчивый мир, и что недостаточно понять его интуитивно. Каждому нужно также усвоить его интеллектуально.
-- Вопреки тому, во что верят люди, -- объяснял он, -- маги не практикуют мрачные эзотерические ритуалы, но стоят впереди нашего времени. А суть нашего времени -- это разум. В целом мы разумные люди. Маги, однако, люди разума, что имеет совсем другое значение. Маги романтически относятся к идеям; они развили разум до его пределов, поверив для этого, что только при полном понимании интеллект может включить в себя принципы магии без потерь со стороны его уравновешенности и целостности. Именно в этом маги решительно отличаются от нас. У нас очень мало уравновешенности и еще меньше целостности.
Он посмотрел на меня с ясной улыбкой. У меня было неприятное впечатление, что он знает точно, о чем я думаю, или даже о том, о чем я вообще не могу думать. Я поняла его слова, но их значение ускользнуло от меня. Я не знала, что сказать. Я даже не знала, о чем спросить. Впервые в жизни я чувствовала себя крайне глупо. Это состояние не заставляло чувствовать себя неадекватно, хотя я ясно понимала, что он прав. Я всегда очень поверхностно и неглубоко относилась к интеллекту. Быть романтичной в идеях -- это абсолютно чуждая для меня концепция.
Через несколько часов мы были на границе США в Аризоне. Было очень трудно вести машину, так как начала сказываться усталость. Я хотела поговорить, но не знала, что сказать, -- даже не так: -- я не могла найти слов, чтобы выразить себя. Во мне был какой-то испуг после всего, что случилось. Это было новое ощущение!
Чувствуя мою неуверенность и дискомфорт, Исидоро Балтасар начал говорить. Он искренне согласился, что мир магов часто ставит его в тупик даже сейчас, после стольких лет обучения и сотрудничества с ними.
-- И когда я говорю "обучение", я действительно имею в виду обучение. -- Он засмеялся и хлопнул по коленям, чтобы подчеркнуть свое заявление.
-- Только сегодня утром я был полностью разгромлен миром магов совершенно неописуемым способом.
Он говорил тоном, в котором звучало наполовину утверждение, наполовину недовольство, еще в его голосе была такая восторженная энергия, прекрасная внутренняя сила, что я почувствовала себя приподнято. Создалось впечатление, что он может делать, выносить, воспринимать все что угодно, даже не имеющее смысла. Я почувствовала в нем волю преодолеть все препятствия.
-- Представь, я действительно думал, что уехал с нагвалем только на два дня. -- Смеясь, он повернулся и встряхнул меня свободной рукой.
Я была так поглощена звуком и живостью его голоса, что совсем не понимала, о чем он говорит. Я попросила его повторить то, что он сказал. Он повторил, и я опять упустила, что он имел в виду.
-- Я не уловила, что тебя так сильно волнует, -- сказала я наконец, внезапно раздражаясь из-за своей неспособности понять то, что он пытается мне сказать. -- Ты уезжал на два дня. Ну и что из этого?
-- Что?! -- Его громкое восклицание заставило меня подпрыгнуть на сиденье, и я ударилась головой о крышу фургона.
Он посмотрел прямо мне в глаза, но не сказал ни слова. Я знала, что он не обвиняет меня, еще я чувствовала, что он пытается развлечься моей угрюмостью, моими изменениями настроения, моим отсутствием внимания. Он остановил машину у края дороги, выключил мотор, затем повернулся на своем месте лицом ко мне.
-- А сейчас я хочу, чтобы ты рассказала мне все, что ты можешь, о своем опыте.
В его голосе было нервное волнение, нетерпеливость, энергия. Он уверил меня, что согласование событий не имеет значения.
Его неотразимая обязывающая улыбка так успокаивала, что я рассказала очень легко все, что помнила.
Он слушал внимательно, посмеиваясь время от времени, подгоняя меня движением подбородка всякий раз, когда я запиналась.
-- Значит, все это случилось с тобой за... -- он сделал паузу, смотря на меня сияющими глазами, затем добавил: -- два дня?
-- Да, -- сказала я твердо.
Он широким жестом провел руками по груди.
-- Ну, тогда у меня для тебя есть новость, -- сказал он. Веселье в его глазах изобличало серьезность тона, придавая особое выражение его четко очерченному рту.
-- Я уезжал на двенадцать дней. Но я думал, что их было только два. Я думал, что ты собираешься принять во внимание иронию этой ситуации, потому что ты лучше сохраняешь счет времени. Однако это не так. Ты совсем такая же, как и я. Мы потеряли десять дней.
-- Десять дней, -- пробормотала я, смутившись, потом отвернулась, чтобы посмотреть в окно.
За оставшуюся часть путешествия я не сказала ни слова. Это не значит, что я не поверила ему. Это не значит, что я не хотела говорить. Мне нечего было сказать даже когда я купила в Лос-Анжелесе "Тайме" в первом же киоске, и когда подтвердилось, что я потеряла десять дней. Но где они действительно потеряны? Я задавала себе этот вопрос и не жаждала ответа.
